Сообщения
26 июня — Международный день борьбы с употреблением наркотиков и их незаконным оборотом, установленный в 1987 году по инициативе ООН. Сами наркотики в мировом масштабе были окончательно запрещены примерно за семь десятилетий до этого, по итогам вольной или невольной, но вакханалии их употребления в ходе Первой мировой войны.
РедакторLJ MEDIA
Разгадка тевтонского бесстрашия
О том, что наркотики — зло люди знали давно, но глобальных мер борьбы с их широким оборотом не было: вспомним, как в XIX веке те же англичане «подсадили» на потребление опиума огромный Китай и наживали на этом многомиллионные барыши. (Китай в результате "Опиумных войн" с Британией и опиумизации страны британцами, потерял около трети населения, по некоторым данным более 110 миллионов при общей численности в 300 миллионов человек) Но и в самой Англии почтенным джентльменам никто не запрещал травиться, если они того пожелают. Из рассказов Конан Дойля известно, что любимец российской публики Шерлок Холмс колол себе то морфий, то кокаин и даже доводы доктора Ватсона, как он этим разрушает себя, долго время не действовали на умнейшего сыщика. Лишь в начале ХХ века представители ведущих стран мира начали собираться на международные конференции, чтобы решить как вместе бороться с наркотической напастью. Но в 1914 году началась Первая мировая война и всё пошло прахом.
Среди прочих тридцати трех несчастий, свалившихся тогда на Европу, была и первая глобальная вспышка потребления наркотиков уже не отдельными декадентами, а миллионами людей. Возбуждающие вещества широко применялись в армиях западных стран для «поддержания тонуса» и просто «для храбрости», а впоследствии... Широко известно, например, что будущий рейхсмаршал гитлеровской Германии Герман Геринг, служивший на фронтах Первой мировой лётчиком, перед боевым заданием с охотой вдыхал раздававшийся лётчикам «белый порошок». К концу войны Геринг превратился в конченого наркомана, не излечившегося и через 30 лет. Во время ареста в 1945 году в его багаже нашли 20 тысяч ампул наркотиков — как говорится, убегая бросил золото и картины, но «прихватил самое важное». Наркотики раздавали и немецким пехотинцам: вот он, оказывается, какой был — секрет тевтонского бесстрашия.
Голландская писательница Конни Браам провела своё историческое расследование и обнародовала шокирующую историю: на самых опасных участках фронта и в британских частях через медчасти пехотинцам тоже выдавали кокаин. Для удобства приёма в условиях окопной антисанитарии наркотик изготавливали в форме таблеток под названием «Ускоренный марш» с краткой аннотацией: «Ослабляет чувство голода и усиливает выносливость». Казалось бы, причём здесь нейтральная в годы Первой мировой войны Голландия? А при том... Именно в нейтральных Нидерландах работала огромная фабрика по переработке «дурман-травы», сырье для которой поставлялось из Голландской Ост-Индии (нынешняя Индонезия). Как беспристрастные нейтралы, голландцы продавали наркотики и немцам и англичанам до 13 тонн в год. Лишь в мае 1916 года в Англии был запрещён целый ряд наркотических препаратов, но в других странах «либерализм» в этой сфере продолжался. Как итог — после войны наркоманами стали сотни тысяч демобилизованных солдат (многих даже приравняли к инвалидам войны), а в психушках США и Западной Европы наркоманов лежало больше, чем алкоголиков. (Очень жаль, что автор не прослеживает цепочку интересов по сбыту наркотиков. А ведь главными бенефициарами были и остаются очень "респектабельные" британские и не только семейства).
Александр Николаевич Вертинский остался в истории российской культуры как выдающийся русский эстрадный артист, киноактёр, композитор, поэт и певец. Его популярность как и до революции 1917 года, так и после позволяет его заслуженно назвать кумиром эстрады первой половины XX века.
Мемуары Вертинского «Я артист — воспоминания» представляют интерес не только для исследователей его жизни и творчества, но и являются замечательным описанием эпохи, которая для нас сегодня так далека, несмотря на кажущуюся близость. Впрочем, внимание я хочу обратить всего лишь на один небольшой отрывок, в котором Александр Николаевич подробно и четко описывает свое знакомство...с кокаином. Данный отрывок, как мне кажется, представляет особый интерес, а также является убедительным предостережением от употребления наркотиков:
«...Вот тут и появился кокаин. Кто первый начал его употреблять? Откуда занесли его в нашу среду? Не знаю. Но зла он наделал много.
Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы «Марк» стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали «с рук» — нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей роились у вас в голове. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала. Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию.
Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались к бумаге, пробовали записать эти мысли... Утром, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущения вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, всё учащающая понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво-красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило сумасшествия. Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман наркоза! Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас...
.Вы ничего не могли есть, и организм истощался до предела. Пить кое-что вы могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действие кокаина на некоторое время, то есть действовали как противоядие. Тут нужно было ловить момент, чтобы бросить нюхать и лечь спать. Не всегда это удавалось. Потом, приблизительно через год, появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и прочее.
Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актёры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег. Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножку, потом все больше и чаще.
— Одолжайтесь! — по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим. Надо было где-то добывать...
...Однажды в театр пришел журналист, кажется, Сергей Яблоновский из «Русского слова» — самой большой газеты того времени — и написал о нашем театре. Нельзя сказать, чтобы она была хвалебной — критик всех поругивал, только обо мне выразился так «остроумный и жеманный Александр Вертинский». Этого было достаточно, чтобы я «задрал нос» и чтоб все наши актёры возненавидели меня моментально. Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Алексеевне пришлось дать мне наконец «жалование» двадцать пять рублей в месяц, что при «борще и котлетах» уже являлось базисом на котором можно было разворачиваться. Но увы... деньги эти главным образом шли на покупку кокаина.
Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже «кокаинилась».
Куда только мы не попадали. В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в «Комаровку» — извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками, извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье.
Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния. Я где-то таскался по целым дням и ночам и даже сестру Надю стал видеть редко. А ведь мы очень любили друг друга... Надя была единственным близким мне человеком в этом огромном шумном городе... И я не сберег ее! Что это, кокаин, анестезия? Полное омертвления всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему. Психическое заболевание...
Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год!
И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца? А тут еще галлюцинации... Я жил в мире призраков! Я встал. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатр — профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая «по потрясенной мостовой» (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека.
— Опять галлюцинация! — спокойно подумал я, — Ведь этого же быть не может?
Тем не менее Пушкин стал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины исходившим от плаща. Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было! Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении.
— Александр Сергеевич! — тихо сказал я, — Кондуктор не возьмет у вас этих денег! Они старинные!
Пушкин улыбнулся:
— Ничего. У меня возьмет!
Тогда я понял, что просто сошёл с ума. Я сошёл с трамвая на Арбате. Пушкин поехал дальше. Профессор Баженов тотчас принял меня.
— Ну? В чем дело юноша? — спросил он.
— Я сошел с ума, профессор, — твердо выговорил я.
— Вы думаете? — как-то равнодушно и спокойно спросил он.
— Да. Я уверен в этом.
— Ну тогда посидите пока. Я занят, и мне сейчас некогда.
И он начал, что-то писать. Через пол-часа так же спокойно вернулся к разговору.
— Из чего же вы, собственно, заключаете это? — спросил он просто, как будто даже не интересуясь моим ответом.
Я объяснил ему все, рассказав также и о том, как ехал с Пушкиным в трамвае.
— Обычные зрительные галлюцинации! — устало заметил он. Минутку он помолчал, потом взглянул на меня и строго сказал:
— Вот что, молодой человек, или я вас сейчас же посажу в психиатрическую больницу, где через год-два вас вылечат, или вы немедленно бросите кокаин! Сейчас же!
Он засунул руку в карман моего пиджака и, найдя баночку, швырнул ее в окно.
— До свидания! — сказал он, протягивая мне руку, — Больше ко мне не приходите!
Я вышел. Все было ясно.
Источник — http://valensij.livejournal.com/166902.h
Кокаиновая ломка в отличии от алкогольной связана не с мышами и чёртиками, а со змеями, пронизывающими организм страдальца, что порой приводит к действительному помешательству.
Крики из операционных пугали новобранцев
В русской армии наркоту для храбрости, к счастью, не раздавали — царь-батюшка, как известно, запретил даже пить водку. Но русскими врачами при подготовке раненых к операциям широко использовался опиум, получивший именно в годы Первой мировой прозвище «солдатского лекарствоа». Качественный наркоз в начале ХХ века ещё был редкостью, тем более в России с её вечно отстающей фармакологической промышленностью. А вот разведение опиумного мака до Первой мировой войны в Российской империи не воспрещалось, самые «тяжёлые» наркотики можно было свободно купить в аптеке как лекарство.
Готовясь к большим сражениям, полководцы в числе прочего заказывали завезти в полевые лазареты килограммы опия и морфия, с чем поначалу безуспешно боролся лишь знаменитый хирург Николай Бурденко. Но без опиума хирургам было ещё хуже — стоны и крики из операционных пугали новобранцев за десятки метров. Зарплата военного хирурга, работающего на фронте, к слову, в те времена достигала сумасшедших цифр — 600-700 рублей в месяц, почти в 10 раз больше, чем получали младшие офицеры. Да ещё выплачивались и «подъёмные», и прочие бонусы. И всё равно хорошие оперирующие врачи были в дефиците.
Это не с морковкой мучиться
«Сырьё» для русского «солдатского лекарства» выращивали в Средней Азии, Приморье и Приамурье. Занимались этим в основном переселенцы из соседнего Китая — сами китайцы, дунгане и уйгуры, арендовавшие земли у русских казаков и крестьян. Аренда была легальной, хозяева угодий получали за неё куда большие деньги, чем от мучений с обычной «картошкой-морковкой». В результате в некоторых приграничных с Китаем районах под посевы мака и конопли уходило до половины пахотных земель, а сами казаки и крестьяне предались откровенному безделью, пропивали деньги и не занимались хозяйством. По деревням резко вырос уровень преступности, чиновники погрязли в коррупции, всё чаще начали возникать массовые беспорядки и, что особенно тревожило официальный Петроград — практически прекратилось освоение новых земель.
Но это было ещё полбеды — постепенно выходцы из Китая вовлекли среднеазиатских казахов и киргизов, а также русских поселенцев не только в «арендные отношения», но и в наркоторговлю. Ведь основным потребителем их «продукции» был сам Китай, где количество наркоманов достигало 10 миллионов, а выращивать опиум было как раз нельзя: местные власти знали слабость своего народа на «белый порошок» и давно вели борьбу с дурманом. Китайское правительство слало в Петроград ноту протеста за нотой протеста — «с вашей территории поступает смертоносное зелье». Наркотики начали изымать на границе десятками тонн, но большая часть всё равно «просачивалась». Доходило даже до того, что опиум, выращенный в глухих районах Синьцзяна на западе Китая, везли через территорию России на густонаселенный восток Китая — это было безопаснее, чем по китайской территории. Для большей конспирации везли, естественно, не китайцы, а «лица славянской национальности», не вызывавшие никаких подозрений — обыкновенные деревенские бабы в платках и лапотные мужики.
«Оставшись одна, принуждена была сдать землю в аренду китайцам»
Летом июня 1915 года Николай II боролся с противоречивостью обуявших его чувств: с одной стороны, было жалко раненых солдат, которым пилой, на живую, отрезали руки-ноги. С другой — окраины империи превращались в чёрт знает что: слов «Золотой треугольник» тогда ещё не знали. Решив вопрос в пользу борьбы с дурман-травой, царь-батюшка утвердил закон «О мерах борьбы с опиумокурением». В Сибири вводился запрет на посевы, сбор, хранение, продажу и ввоз в страну опиума и вскоре Петроград завалили слезливые телеграммы от местных крестьян: «Муж ранен в японскую кампанию, теперь находится в действующих войсках. Сын тоже ранен и теперь лежит в петроградском лазарете. Оставшись одна, принуждена была сдать землю в аренду китайцам, которые за неимением хлебных семян ввиду бывшего наводнения засеяли землю маком... С уничтожением посеянного мака как меня, так равно все население Полавского округа, где из 17000 десятин засеяно маком более 8000, ждет полное разорение. Прошу защиты и распоряжения произвести сбор мака в настоящем году». C другой стороны — фронтовые хирурги требовали опиум, опиум, опиум...
В результате власти пошли на компромисс: на Дальнем Востоке «жену есаула» послали в известное место и казачьими шашками повырубали все плантации, но среднеазиатам выращивать опиум разрешили. Правда — с условием, что продукцию они будут продавать властям. Хитрые азиаты кивнули, но большую часть «продукции» всё равно продолжили сбывать в Китай. На это закрыли глаза: дефицит обезболивающих средств в госпиталях был ликвидирован и ладно. А там уже и революция грянула с её бардаком, Гражданская война. И проблему полного запрещения наркотиков пришлось решать уже советской власти.
Комментариев нет:
Отправить комментарий