Сообщения
Рустам Искандари
Россия: конец Смутного времени?
Русский (российский) имперский проект исторически подразумевал сохранение этно-территориальных субъектов в том или ином виде (вместе с ними и культурного разнообразия) при полном подчинении центру. Местное население оставалось представленным во властной иерархии, но в большинстве своем субъекты управлялись назначенными центром русскими военачальниками. В советский период происходила попытка паззлового скрещивания этнических территорий (о чем мы писали в прошлой статье этой серии), которая после развала СССР привела к возникновению конфликтов наподобие осетино-ингушского приграничного конфликта.
Следует сказать, что подобное лидерство русского народа было исторически оправдано тем, что в цивилизационном плане (в дореволюционный имперский период) он всегда был двигающим все прочие этносы локомотивом. Безусловно, именно благодаря русскому народу другие народы империи совершили в последние 2-3 века значительные скачки в своем развитии. Вместе с тем, следует признать, что в подобной схеме существует и заложенный очаг определенных проблем, которые могут возникнуть в будущем: образно говоря, если локомотив резко останавливается, то все прочие вагоны, притягиваемые им, упираются в него, «бодают» его. Разумеется, в этом нет ничего «вероломного» со стороны притягиваемых вагонов – это вполне естественный и ожидаемый процесс, независимо от того, предвидел его «локомотив» или нет. Лидерство русского народа всегда было обусловлено тем, что он каждый раз был на шаг (или несколько) впереди. Если же он останавливается, то другие народы (по крайней мере, их некоторая часть) догоняют его и требуют права стать с ним вровень в имперской иерархии или же вовсе выйти из состава империи.
С сожалением приходится признать, что в последние десятилетия русский народ находился в культурном плане (а имперская власть сегодня обуславливается все больше не военной мощью, а способностью имперской культуры «пробивать» границы иных общностей, цивилизаций) в стагнации. Русская литература, русское кино и пр. в некотором смысле утратили свой универсальный, общечеловеческий характер – они изолировались в своей комнате, порой с завистью поглядывая из окна на то, как «на мировой улице» популярны (=сильны) другие. Русская культура в большинстве своем замкнулась в беспросветном реализме, не проявляя никакого желания предлагать образы будущего. Русское кино ограничивается тем, что охватывает свой небольшой культурный рынок, часто не выходящий за рамки РФ и еще парочки-другой бывших союзных республик, не говоря уже о музыке.
Причиной этой культурной апатии является, как видится, поражение в Холодной войне, которое привело к подавленности, потере веры в могущество своего государства и, в конечном счете, к антипатриотизму. Простой сравнительный пример оголтелого антипатриотизма: и в Турции, и в Иране в сельской местности (часто и в городской) никто не желает выдавать дочерей замуж за тех, кто не служил в армии; в России же престиж армии небывало низок – никогда еще в истории государства образ русского офицера не был так низок. Служение государству (прямое подчинение своих интересов государственным) не видится чем-то действительно геройским. Именно в антипатриотизме кроются основные (кроме объективных) причины большинства экономических катастроф 1990-х, сворачивания многих военных программ, ухода из регионов, которые были частью сферы русского имперского влияния.
Антипатриотическая апатия есть причина и общей атмосферы усталости, стагнации или даже регресса, которая чувствуется среди населения. Так как все еще отсутствует сильные масс-культурные образы, которые бы воодушевляли россиян, в современной России сложно представить себе, например, стахановцев (имеется в виду наличие не единицы, а целого ряда таких людей).
В нынешних условиях политикума складывается впечатление, что значительная доля российского общества представлена теми, кто будет рад, если Россия будет поглощена Западом. В том числе речь идет о большом проценте представителей различных политических сил. Именно на этих струнах российского общества играют такие американские идеологи как З. Бжезински, который в последнее время все чаще высказывается на тему «вхождения России в Западный мир», правда, всегда подчеркивая, что это произойдет, скорее, в постпутинскую эру, при этом, конечно, подразумевая постимперскую эру. И тем, кто рад такой перспективе, совершенно все равно, а порой и вовсе невдомек, что РФ – такой, какой она является сегодня в смысле географии и военного арсенала, – никто не примет на Западе. Многие из них лишь только радуются этому, постоянно педалируя в общество лозунги, например, о необходимости отделения Кавказа. Завтра за ними могут быть подняты плакаты за отделение Татарстана, Башкортостана, Дальнего Востока.
Демократия – продукт внутреннего потребления. Многие же наивно полагают (или, по крайней мере, высказываются в таком духе), будто государства в международной политике руководствуются некими принципами демократии, а не используют их в собственных интересах. Выступая в 1995 году в Колумбийском университете, известный писатель и ученый Умберто Эко сказал следующее: «Было бы так удобно для всех нас, если бы кто-нибудь вылез на мировую арену и сказал: «Хочу снова открыть Освенцим, хочу, чтобы черные рубашки снова замаршировали на парадах на итальянских площадях. Увы, в жизни так хорошо не бывает!». По признанию многих экспертов, это обстоятельство является одним из самых актуальных вызовов современного мира.
Можно винить в инфантильности политических деятелей российской оппозиции, но нужно понимать, что подобная их склонность к Западу вызвана их «культурным багажом» - тем, что оказалось более привлекательным для них – западный проект, а не разрушенный российский. Если Россия намерена вернуть былую мощь в новом мире ей не обойтись без возрождения, в первую очередь, своего культурного могущества.
Аналитики признают, что просто так задавить чаяния этой группы людей не удастся, и в силу привлекательности протеста как жанра бытия он будет притягивать все новые и новые силы – главным образом из молодежных групп. Поэтому важно также понимать и продвигать тезис о том, что США – это собственно тот же СССР, только без железного занавеса (скорее, с эдаким разноцветным, красивым шелковым занавесом), но с террором, но с официозом, но с цензурой. Тем более во внешней политике. Но одним из основных отличий США от СССР, предопределивших их победу в Холодной войне, стало умение национализировать протест, даже антигосударственный, их умение сменять расположение деталей мозаики в угоду сохранения единства всех деталей. Это то, чего не хватает на данный момент региональным империям, являющимся объектом нашего исследования.
Поэтому России важно национализировать внутренние протесты и сменить их вектор вовне.
Реваншизм, который после поражения в войне на какой-то период становится общественным дискурсом, в России принял характер направленного вовнутрь процесса. Как известно, реваншизм чаще всего выливается в национализм (этнический или религиозный). Вместо того чтобы направить национализм против внешних сил, он в нынешней России часто оказывается – разумеется, не без влияния извне – направленным против неких этно-социальных групп внутри государства. Трендом становятся не национальные стереотипы о нероссиянах, а стереотипы о россиянах, как о русских, так и о не-русских: выражаясь грубо, объект недовольства – не «пиндосы», а «чурки».
Параллельно тому, что в России не формируются полноценные образы внешних врагов (будем называть вещи своими именами), уже сформирован некий образ русских (и можно долго смеяться над акцентом американских актеров, играющих русских, но такими полуроботами русские и воспринимаются там), и он активно переправляется для потребления самих русских. Сегодня образ Путинской России выстраивается в единую цепь с Ливийской Джамахирией Каддафи, Ираном аятолл, Асадовской Сирией и др. И, судя по всему, очаги конфликтов, возникновения которых постоянно ждут, только подогреют «рыночную стоимость» подобной систематизации. Дело в том, что в «тотальном пустозвонстве мира» - постоянной смене картин мировых СМИ - Россия уже не играет той значительной роли, которую играет США, и, на наш взгляд, одним RussiaToday ситуацию не исправить: нет ни киностудии, способной конкурировать по выпуску мировых (!) болванок с Голливудом (да и с Болливудом), ни подобия Нобелевской премии, ни кинофестиваля, равного Каннам и Венеции (даже Марракешский (Марокканский) фактически становится более значительным, нежели Московский) и т.д. Поэтому голос России мало слышен на фоне хора Западного мира.
Здесь важно заметить, что пустующее, ницшеанское поле международных отношений заполняется определениями Западного мира, и Россия, как и другие акторы, принимают этот инструментарий. Если введение (В.Н. Татищевым) географических границ понятия «Европа» является продуктом русского мышления, то сегодня Россия один за другим отказывается от своего языкового инструментария, примером чему является смена «Закавказья» на «Южный Кавказ» - возможно, кому-то этот вывод покажется несправедливым, но подобные изменения приводят к дистанцированию региона (в метаисторическом смысле) от Русского имперского проекта. Один из первых признаков владения чем-либо – это способность давать объекту название.
Необходимо сказать, что при том скоплении агентов влияния, политических и религиозных миссионеров, чиновников, находящихся на прямом подчинении у иностранных правителей, которое имеется в России с 1990-ых, удивительным является то, что это государство все еще продолжает существовать в своем нынешнем виде.
И это те вызовы, которые, на наш взгляд, вкупе с социально-экономическими потрясениями, сближают нынешнюю историческую эпоху со Смутным временем, когда русский фактор в истории стоял перед угрозой исчезновения.
Почему в подзаголовок статьи вынесен вопрос о наступлении конца Смутного времени? Потому что сегодня, по всей видимости, складывается такая геополитическая ситуация, когда Россия имеет все шансы вернуть себе лидирующие позиции в глобальной политике, и с избранием Путина в 2012 году стало заметно движение государства именно в этом направлении (то, как это тревожит западных политологов, является только лишь подтверждением данного тезиса). Но это движение не одностороннее, параллельно ему продолжается углубление различных внутри- и внешнеполитических кризисных явлений.
Россия сегодня может стать освободителем как народов, находящихся под гнетом собственных диктаторов, так и тех, чьи территории были незаконно оккупированы. И в XVIII, и в XIX веках Россия приходила на Кавказ, Балканы и другие территории как освободительница народов – таковой она может предстать и сегодня, ответив на чаяния народов Евразии, чей патриотизм, как мы уже говорили, достиг критически высоких отметок. И второй момент, на который, как кажется, должен быть сделан акцент – это порядок, с которым ассоциируют многие, в частности постсоветские, народы Русский (в данном случае, уклон сделан на его советский вариант) имперский проект. В этом смысле уникальность имперской тоски в России – тоска по просвещенному величию Российской империи и порядку Советского Союза – при условии ее правильной интерпретации может создать обновленный образ государства на международной арене, и он сейчас нужен как никогда ранее.
Вместе с тем, сегодня во всех без исключения бывших советских государствах в той или иной степени устойчиво укреплен образ РФ как агрессора и захватчика. И политические элиты «братских республик» находятся в ожидании разрушения России. Более того, поражение в Холодной войне якобы является поражением исключительно РФ. Для других республик это стало «освобождением».
Причиной тому является то, что малые государства и народы в современном мире действительно находятся в сложнейшей ситуации, когда они не чувствует себя в безопасности, особенно в соседстве с государствами куда большими и могущественными. Они либо лавируют между интересами различных внешних сил, либо видят в какой-то империи угрозу для себя и устанавливают союзные отношения с другими. И важно чтобы новые политические силы в Закавказье, в Центральной Азии, на Ближнем Востоке и др. регионах, которые уже пришли к власти или придут в ближайшее время, видели угрозу не в России и сменили общественные дискурсы в своих странах. Возможность этого не является ни популизмом, ни утопией, особенно в условиях, когда значительная часть евразийских народов за годы независимости уже успела разочароваться ценностями Запада вследствие поддержки последним лишь диктаторских режимов. На их фоне лоск демагогических разговоров о демократии с каждым днем тускнеет. В таких условиях России важно стать не объектом протеста, а источником протеста (именно таковым, кстати, был Советский Союз в годы своего расцвета). Широкомасштабный протест обрел свои контуры и в самом Западе – как в Европе, так и в Америке. И если Россия намерена выступить мировым лидером (или одним из них), то, на наш взгляд, она должна стать силой, в которой протестующие видят союзника.
Если ранее в России не происходило глобальных миграций, то сегодня и на ближайшее будущее она становится ареной внутренней и внешней миграции. Переселенцы представляют различные народы, относящиеся к совершенно разным культурам и расам. Поэтому, возможно, РФ станет территорией значительных этнотрансформационных процессов. Россию необходимо пройти через них, избежав этнического и религиозного противостояния, которые зреют в обществе. Необходимо динамично обойти те ситуации, с которыми столкнулась Западная Европа, где они вызвали кризис идентичности и европейских ценностей.
Если вопрос этнического национализма решается вполне легко, т.к. существует некий набор мер по устранению причин противостояния между различными народами, то религиозный национализм решить сложнее. Подогреваемый приезжими миссионерами антагонизм в основном между православной церковью и мусульманской уммой может в будущем привести к полноценному расколу государства. В этом плане закрытие в России нурсистских программ стало важным шагом в противодействии исламистам (многие из которых (салафиты и иже с ними), как стало окончательно понятно во время «Арабской весны» - для тех, кто в это не верил ранее – первыми идут на союз с англосаксами по обе стороны Атлантики). Но в рамках защиты традиционного ислама в России должен быть понятым следующий момент: традиционный ислам – это религиозная практика, которая передавалась из поколения в поколение. Поэтому по понятным исторически обусловленным причинам в различных регионах мира (в том числе и в России) сформировались специфические исламские представления, которые синтезировали и доисламские адаты.
Русский (российский) имперский проект исторически подразумевал сохранение этно-территориальных субъектов в том или ином виде (вместе с ними и культурного разнообразия) при полном подчинении центру. Местное население оставалось представленным во властной иерархии, но в большинстве своем субъекты управлялись назначенными центром русскими военачальниками. В советский период происходила попытка паззлового скрещивания этнических территорий (о чем мы писали в прошлой статье этой серии), которая после развала СССР привела к возникновению конфликтов наподобие осетино-ингушского приграничного конфликта.
Следует сказать, что подобное лидерство русского народа было исторически оправдано тем, что в цивилизационном плане (в дореволюционный имперский период) он всегда был двигающим все прочие этносы локомотивом. Безусловно, именно благодаря русскому народу другие народы империи совершили в последние 2-3 века значительные скачки в своем развитии. Вместе с тем, следует признать, что в подобной схеме существует и заложенный очаг определенных проблем, которые могут возникнуть в будущем: образно говоря, если локомотив резко останавливается, то все прочие вагоны, притягиваемые им, упираются в него, «бодают» его. Разумеется, в этом нет ничего «вероломного» со стороны притягиваемых вагонов – это вполне естественный и ожидаемый процесс, независимо от того, предвидел его «локомотив» или нет. Лидерство русского народа всегда было обусловлено тем, что он каждый раз был на шаг (или несколько) впереди. Если же он останавливается, то другие народы (по крайней мере, их некоторая часть) догоняют его и требуют права стать с ним вровень в имперской иерархии или же вовсе выйти из состава империи.
С сожалением приходится признать, что в последние десятилетия русский народ находился в культурном плане (а имперская власть сегодня обуславливается все больше не военной мощью, а способностью имперской культуры «пробивать» границы иных общностей, цивилизаций) в стагнации. Русская литература, русское кино и пр. в некотором смысле утратили свой универсальный, общечеловеческий характер – они изолировались в своей комнате, порой с завистью поглядывая из окна на то, как «на мировой улице» популярны (=сильны) другие. Русская культура в большинстве своем замкнулась в беспросветном реализме, не проявляя никакого желания предлагать образы будущего. Русское кино ограничивается тем, что охватывает свой небольшой культурный рынок, часто не выходящий за рамки РФ и еще парочки-другой бывших союзных республик, не говоря уже о музыке.
Причиной этой культурной апатии является, как видится, поражение в Холодной войне, которое привело к подавленности, потере веры в могущество своего государства и, в конечном счете, к антипатриотизму. Простой сравнительный пример оголтелого антипатриотизма: и в Турции, и в Иране в сельской местности (часто и в городской) никто не желает выдавать дочерей замуж за тех, кто не служил в армии; в России же престиж армии небывало низок – никогда еще в истории государства образ русского офицера не был так низок. Служение государству (прямое подчинение своих интересов государственным) не видится чем-то действительно геройским. Именно в антипатриотизме кроются основные (кроме объективных) причины большинства экономических катастроф 1990-х, сворачивания многих военных программ, ухода из регионов, которые были частью сферы русского имперского влияния.
Антипатриотическая апатия есть причина и общей атмосферы усталости, стагнации или даже регресса, которая чувствуется среди населения. Так как все еще отсутствует сильные масс-культурные образы, которые бы воодушевляли россиян, в современной России сложно представить себе, например, стахановцев (имеется в виду наличие не единицы, а целого ряда таких людей).
В нынешних условиях политикума складывается впечатление, что значительная доля российского общества представлена теми, кто будет рад, если Россия будет поглощена Западом. В том числе речь идет о большом проценте представителей различных политических сил. Именно на этих струнах российского общества играют такие американские идеологи как З. Бжезински, который в последнее время все чаще высказывается на тему «вхождения России в Западный мир», правда, всегда подчеркивая, что это произойдет, скорее, в постпутинскую эру, при этом, конечно, подразумевая постимперскую эру. И тем, кто рад такой перспективе, совершенно все равно, а порой и вовсе невдомек, что РФ – такой, какой она является сегодня в смысле географии и военного арсенала, – никто не примет на Западе. Многие из них лишь только радуются этому, постоянно педалируя в общество лозунги, например, о необходимости отделения Кавказа. Завтра за ними могут быть подняты плакаты за отделение Татарстана, Башкортостана, Дальнего Востока.
Демократия – продукт внутреннего потребления. Многие же наивно полагают (или, по крайней мере, высказываются в таком духе), будто государства в международной политике руководствуются некими принципами демократии, а не используют их в собственных интересах. Выступая в 1995 году в Колумбийском университете, известный писатель и ученый Умберто Эко сказал следующее: «Было бы так удобно для всех нас, если бы кто-нибудь вылез на мировую арену и сказал: «Хочу снова открыть Освенцим, хочу, чтобы черные рубашки снова замаршировали на парадах на итальянских площадях. Увы, в жизни так хорошо не бывает!». По признанию многих экспертов, это обстоятельство является одним из самых актуальных вызовов современного мира.
Можно винить в инфантильности политических деятелей российской оппозиции, но нужно понимать, что подобная их склонность к Западу вызвана их «культурным багажом» - тем, что оказалось более привлекательным для них – западный проект, а не разрушенный российский. Если Россия намерена вернуть былую мощь в новом мире ей не обойтись без возрождения, в первую очередь, своего культурного могущества.
Аналитики признают, что просто так задавить чаяния этой группы людей не удастся, и в силу привлекательности протеста как жанра бытия он будет притягивать все новые и новые силы – главным образом из молодежных групп. Поэтому важно также понимать и продвигать тезис о том, что США – это собственно тот же СССР, только без железного занавеса (скорее, с эдаким разноцветным, красивым шелковым занавесом), но с террором, но с официозом, но с цензурой. Тем более во внешней политике. Но одним из основных отличий США от СССР, предопределивших их победу в Холодной войне, стало умение национализировать протест, даже антигосударственный, их умение сменять расположение деталей мозаики в угоду сохранения единства всех деталей. Это то, чего не хватает на данный момент региональным империям, являющимся объектом нашего исследования.
Поэтому России важно национализировать внутренние протесты и сменить их вектор вовне.
Реваншизм, который после поражения в войне на какой-то период становится общественным дискурсом, в России принял характер направленного вовнутрь процесса. Как известно, реваншизм чаще всего выливается в национализм (этнический или религиозный). Вместо того чтобы направить национализм против внешних сил, он в нынешней России часто оказывается – разумеется, не без влияния извне – направленным против неких этно-социальных групп внутри государства. Трендом становятся не национальные стереотипы о нероссиянах, а стереотипы о россиянах, как о русских, так и о не-русских: выражаясь грубо, объект недовольства – не «пиндосы», а «чурки».
Параллельно тому, что в России не формируются полноценные образы внешних врагов (будем называть вещи своими именами), уже сформирован некий образ русских (и можно долго смеяться над акцентом американских актеров, играющих русских, но такими полуроботами русские и воспринимаются там), и он активно переправляется для потребления самих русских. Сегодня образ Путинской России выстраивается в единую цепь с Ливийской Джамахирией Каддафи, Ираном аятолл, Асадовской Сирией и др. И, судя по всему, очаги конфликтов, возникновения которых постоянно ждут, только подогреют «рыночную стоимость» подобной систематизации. Дело в том, что в «тотальном пустозвонстве мира» - постоянной смене картин мировых СМИ - Россия уже не играет той значительной роли, которую играет США, и, на наш взгляд, одним RussiaToday ситуацию не исправить: нет ни киностудии, способной конкурировать по выпуску мировых (!) болванок с Голливудом (да и с Болливудом), ни подобия Нобелевской премии, ни кинофестиваля, равного Каннам и Венеции (даже Марракешский (Марокканский) фактически становится более значительным, нежели Московский) и т.д. Поэтому голос России мало слышен на фоне хора Западного мира.
Здесь важно заметить, что пустующее, ницшеанское поле международных отношений заполняется определениями Западного мира, и Россия, как и другие акторы, принимают этот инструментарий. Если введение (В.Н. Татищевым) географических границ понятия «Европа» является продуктом русского мышления, то сегодня Россия один за другим отказывается от своего языкового инструментария, примером чему является смена «Закавказья» на «Южный Кавказ» - возможно, кому-то этот вывод покажется несправедливым, но подобные изменения приводят к дистанцированию региона (в метаисторическом смысле) от Русского имперского проекта. Один из первых признаков владения чем-либо – это способность давать объекту название.
Необходимо сказать, что при том скоплении агентов влияния, политических и религиозных миссионеров, чиновников, находящихся на прямом подчинении у иностранных правителей, которое имеется в России с 1990-ых, удивительным является то, что это государство все еще продолжает существовать в своем нынешнем виде.
И это те вызовы, которые, на наш взгляд, вкупе с социально-экономическими потрясениями, сближают нынешнюю историческую эпоху со Смутным временем, когда русский фактор в истории стоял перед угрозой исчезновения.
Почему в подзаголовок статьи вынесен вопрос о наступлении конца Смутного времени? Потому что сегодня, по всей видимости, складывается такая геополитическая ситуация, когда Россия имеет все шансы вернуть себе лидирующие позиции в глобальной политике, и с избранием Путина в 2012 году стало заметно движение государства именно в этом направлении (то, как это тревожит западных политологов, является только лишь подтверждением данного тезиса). Но это движение не одностороннее, параллельно ему продолжается углубление различных внутри- и внешнеполитических кризисных явлений.
Россия сегодня может стать освободителем как народов, находящихся под гнетом собственных диктаторов, так и тех, чьи территории были незаконно оккупированы. И в XVIII, и в XIX веках Россия приходила на Кавказ, Балканы и другие территории как освободительница народов – таковой она может предстать и сегодня, ответив на чаяния народов Евразии, чей патриотизм, как мы уже говорили, достиг критически высоких отметок. И второй момент, на который, как кажется, должен быть сделан акцент – это порядок, с которым ассоциируют многие, в частности постсоветские, народы Русский (в данном случае, уклон сделан на его советский вариант) имперский проект. В этом смысле уникальность имперской тоски в России – тоска по просвещенному величию Российской империи и порядку Советского Союза – при условии ее правильной интерпретации может создать обновленный образ государства на международной арене, и он сейчас нужен как никогда ранее.
Вместе с тем, сегодня во всех без исключения бывших советских государствах в той или иной степени устойчиво укреплен образ РФ как агрессора и захватчика. И политические элиты «братских республик» находятся в ожидании разрушения России. Более того, поражение в Холодной войне якобы является поражением исключительно РФ. Для других республик это стало «освобождением».
Причиной тому является то, что малые государства и народы в современном мире действительно находятся в сложнейшей ситуации, когда они не чувствует себя в безопасности, особенно в соседстве с государствами куда большими и могущественными. Они либо лавируют между интересами различных внешних сил, либо видят в какой-то империи угрозу для себя и устанавливают союзные отношения с другими. И важно чтобы новые политические силы в Закавказье, в Центральной Азии, на Ближнем Востоке и др. регионах, которые уже пришли к власти или придут в ближайшее время, видели угрозу не в России и сменили общественные дискурсы в своих странах. Возможность этого не является ни популизмом, ни утопией, особенно в условиях, когда значительная часть евразийских народов за годы независимости уже успела разочароваться ценностями Запада вследствие поддержки последним лишь диктаторских режимов. На их фоне лоск демагогических разговоров о демократии с каждым днем тускнеет. В таких условиях России важно стать не объектом протеста, а источником протеста (именно таковым, кстати, был Советский Союз в годы своего расцвета). Широкомасштабный протест обрел свои контуры и в самом Западе – как в Европе, так и в Америке. И если Россия намерена выступить мировым лидером (или одним из них), то, на наш взгляд, она должна стать силой, в которой протестующие видят союзника.
Если ранее в России не происходило глобальных миграций, то сегодня и на ближайшее будущее она становится ареной внутренней и внешней миграции. Переселенцы представляют различные народы, относящиеся к совершенно разным культурам и расам. Поэтому, возможно, РФ станет территорией значительных этнотрансформационных процессов. Россию необходимо пройти через них, избежав этнического и религиозного противостояния, которые зреют в обществе. Необходимо динамично обойти те ситуации, с которыми столкнулась Западная Европа, где они вызвали кризис идентичности и европейских ценностей.
Если вопрос этнического национализма решается вполне легко, т.к. существует некий набор мер по устранению причин противостояния между различными народами, то религиозный национализм решить сложнее. Подогреваемый приезжими миссионерами антагонизм в основном между православной церковью и мусульманской уммой может в будущем привести к полноценному расколу государства. В этом плане закрытие в России нурсистских программ стало важным шагом в противодействии исламистам (многие из которых (салафиты и иже с ними), как стало окончательно понятно во время «Арабской весны» - для тех, кто в это не верил ранее – первыми идут на союз с англосаксами по обе стороны Атлантики). Но в рамках защиты традиционного ислама в России должен быть понятым следующий момент: традиционный ислам – это религиозная практика, которая передавалась из поколения в поколение. Поэтому по понятным исторически обусловленным причинам в различных регионах мира (в том числе и в России) сформировались специфические исламские представления, которые синтезировали и доисламские адаты.
В рамках глобализации происходит и процесс унификации ислама – доисламские верования постепенно выпадают из мировоззренческого арсенала. В этих условиях России крайне необходимы новые, обладающие широкими как строго религиозными, так и светскими знаниями, мусульманские лидеры, которые смогут направлять умму (особенно активную молодежь) на мирное сосуществование со всеми религиями государства. Сегодня в России пока всего один популярный религиозный деятель среди исламской молодежи – это Г. Джемаль. В большинстве своем рекомбинатор идей А.А. Маудуди, С. Кутба и левых мыслителей (что тому же Кутбу, кстати, показалось бы совершенно кощунственным), эдакий мусульманский экуменист, он благодаря своему безусловно широкому ассортименту лексики и знаний, фактически приватизировал исламское медиа-пространство России. И на этом фоне все его порой совершенно дилетантские и мифические, часто противоречащие друг другу выводы и утверждения (особенно увлекательна его исключительная осведомленность в делах «мирового закулисья»), вызывающие у специалистов, мягко говоря, скепсис, выглядят для простых людей, как самые правдивые. Российские мусульманские клерикалы, если быть откровенным, выглядят на его фоне часто не достаточно убедительными и вялыми, поэтому появление новых религиозных лидеров, которые будут работать на ниве противодействия экстремизму (как исламскому, так и христианскому), сегодня чрезвычайно важно для России.
В свете всего сказанного, проект Евразийского Союза требует особого внимания. Идея евразийства (ее нынешний формат) была номинально предложена Н. Назарбаевым, и изначально рассматривалась как очередная «интеграционная пустышка» на постсоветском пространстве, а потому и воспринималась не столь негативно. Однако со временем, когда стали заметными серьезные намерения России, вскрылась и реальная позиция постсоветских правительств. Почти повсеместно в этих странах стала педалироваться мысль о желании России и лично В. Путина возродить Советский Союз, причем в его худшем варианте. Даже сам Казахстан в последнее время заметно охладел к этому проекту. Но, несмотря на это, аналитические и околоаналитические круги России упорно проводили идею о том, что в евразийской интеграции заинтересована даже Турция. Но насколько эти рассуждения реальны?
В любом проекте, как нам кажется, необходимо выделять и при анализе отделять друг от друга политическую практику и политическую теорию. Если речь идет о подобного рода союзах, отдельно стоит отмечать и политическое мифотворчество, как базис для политической теории.
Что мы имеем относительно мифотворчества евразийской идеи? Ее основным трендом остается мысль о неком историческом славяно-тюркском союзе, как объединении наиболее пассионарных этнических пластов региона. Следуя гумилевской идее о растворении Ирана в «мусульманском суперэтносе», совершенно игнорируется место как отдельных ираноязычных народов (курдов, талышей, осетин, таджиков и др.), так и современного государства Иран в историческом развитии материка. Не будет преувеличением сказать, что идея Льва Николаевича о растворении Ирана совершенно необоснованна. Цивилизационным «выходом» для этого государства стал шиизм, который позволил ему сохранить свой особый обособленный культурно-исторический статус и определил его специфический путь развития. Именно благодаря этому наиболее пассионарным государством региона (систему власти в стране оставим в стороне) сегодня все-таки выглядит Иран, все еще выдерживающий удары Запада. Продолжение гумилевского тезиса в нынешнем евразийстве, на наш взгляд, есть ничто иное, как глубокое заблуждение, которое резко отрезает путь (в первую очередь, идеологический) России к народом иранского мира. Это ли является целью России?
Более того, знающие иранскую мифологию понимают, что ирано-туранское противоборство в последнее тысячелетие обрело образ ирано-тюркского противостояния. И любой союз с одной из этих сил будет подразумевать для другой направленность этого объединения против нее. Вот, например, слова посла Ирана в Азербайджане Мохсена Пак Айина о Турции в его недавнем интервью сайту khabaronline.ir, которые довольно типичны для представителей иранского политического истеблишмента: «Турция занимается распространением идеологии пантюркизма. Эта страна ведет себя по отношению к странам Центральной Азии как старший брат. Но турки и азербайджанцы исповедуют ислам разного толка, турки – сунниты, азербайджанцы – шииты. Распространители этой идеологии действуют и в Азербайджане, но иногда их пропаганда ставит под вопрос территориальную целостность других стран». Входит ли в планы России условно «антииранский» союз с тюркскими народами?
Кроме того, порой евразийские мыслители настолько далеко уходят от реальной исторической подоплеки, что мифотворчество в их работах из разработки мировоззренческой базы («исторического мифа», подобного, например, «древнегреческим истокам ЕС») будущего союза превращается в некий вымысел, фантасмагорию. Некоторые из них уходят настолько далеко, что, выбросив иранский мир из поля евразийства, и твердя только о славяно-тюркском союзе, находят при этом корень всего евразийства все-таки в скифах – ираноязычном народе, который населял Евразию от восточного Прикаспия (которая именовалась в России Закаспийской областью) до Восточной Европы 2-2,5 тыс. лет назад.
Подобная тенденция к полуслепому мифотворчеству лишает Россию важнейшего инструментария в евразийской этнополитике – ее номинальных связей со множеством народов нетюркского и неславянского происхождения (речь не только об иранских народах).
Более того, очевидно, что в ладоши хлопают двумя руками. Славянская (русская) ладонь в этом условном тандеме видна. А где тюркская? Любому более-менее осведомленному в жизни турецкого общества человеку известно, что евразийская идея совершенно никого там не занимает в данный момент и никогда не занимала ранее. Один-два левых мыслителя, которые не представлены в реальном политическом поле, - это разговоры в пользу бедных.
В самой же России и в ее ближайшем зарубежье идея славяно-тюркского союза также не играет на руку государству: пока некоторые русские мыслители разрабатывают этот тезис, представители тюркских народов продолжают усиливать пантюркистскую идеологию.
Отсюда вопрос: имеет ли российская политическая теория какие-либо бонусы от складывающегося евразийского мифа? И ответ очевиден: их нет. Ни одна из тюркских республик бывшего Союза не проявляет никакого интереса к славяно-тюркскому объединению. Некоторые могут сказать, что не столь важно, что они там себе думают. В краткосрочной перспективе они могут быть правы. Но восприятие союза с Россией, как вынужденного, грозит обострением противоречий в будущем и крахом юного объединения. Россия, если желает сформировать базу для своей евразийской политической теории, а через нее и практики, по нашему глубокому убеждению, должна инициировать развитие этих идей на местах – в точках, которые должны стать частью Союза. Будущие члены Евразийского Союза должны сами в него стремиться – в первую очередь, это должно быть интеллектуальное и волевое стремление. По крайней мере теоретически, Россия не должна быть единственной опорой этого объединения. Памятуя о сильных ранее (и не угасших еще полностью) левых движениях в Турции и Иране и упомянутой ностальгии постсоветского населения к порядку СССР, мифотворчеству может быть придан легкий (!) левый окрас.
Что мы имеем в области политической практики? В российских верхах, вероятно, ожидалось, что постепенное крушение турецко-азербайджанского блока (за счет разрывания цепи в Грузии), а через Азербайджанскую Республику – далее на Восток, в Центральную Азию – тюркского блока, усиление внутреннего курдского вопроса (без урегулирования которого о выходе к нефтяным залежам Северного Курдистана можно и не говорить), которые, кроме всего прочего, увеличивает риск распада государства, достаточно прохладные отношения с давним союзником Израилем, заблокированность в сирийском вопросе, вывод турков из обсуждения иранского ядерного досье и бесплодность каких-либо союзов с геополитическими «импотентными» арабскими монархиями на фоне индифферентности Европы по отношению к «европейским мечтам» анатолийцев должны были, по логике вещей, вынудить Турцию повернуться в своих поисках выхода к России. Но та хаотичность действий, которую мы наблюдали во внешней политике этой страны, свидетельствовала о всяческих попытках турецкой дипломатии избежать подобного сценария. В итоге, благодаря американскому посредничеству, была решена проблема судна «Мави Мармара», составлявшего костяк турецко-израильских противоречий. Мало того, Турция не только не включилась в предложенный Россией интеграционный процесс, но и стремиться после некоторой паузы продолжить разворачивание собственного неосманского проекта. Предполагается, что после решения проблемы Курдистана (федерализации страны), можно будет привлечь в свой состав Иракский и Сирийский части Курдистана.
В свете всего сказанного, проект Евразийского Союза требует особого внимания. Идея евразийства (ее нынешний формат) была номинально предложена Н. Назарбаевым, и изначально рассматривалась как очередная «интеграционная пустышка» на постсоветском пространстве, а потому и воспринималась не столь негативно. Однако со временем, когда стали заметными серьезные намерения России, вскрылась и реальная позиция постсоветских правительств. Почти повсеместно в этих странах стала педалироваться мысль о желании России и лично В. Путина возродить Советский Союз, причем в его худшем варианте. Даже сам Казахстан в последнее время заметно охладел к этому проекту. Но, несмотря на это, аналитические и околоаналитические круги России упорно проводили идею о том, что в евразийской интеграции заинтересована даже Турция. Но насколько эти рассуждения реальны?
В любом проекте, как нам кажется, необходимо выделять и при анализе отделять друг от друга политическую практику и политическую теорию. Если речь идет о подобного рода союзах, отдельно стоит отмечать и политическое мифотворчество, как базис для политической теории.
Что мы имеем относительно мифотворчества евразийской идеи? Ее основным трендом остается мысль о неком историческом славяно-тюркском союзе, как объединении наиболее пассионарных этнических пластов региона. Следуя гумилевской идее о растворении Ирана в «мусульманском суперэтносе», совершенно игнорируется место как отдельных ираноязычных народов (курдов, талышей, осетин, таджиков и др.), так и современного государства Иран в историческом развитии материка. Не будет преувеличением сказать, что идея Льва Николаевича о растворении Ирана совершенно необоснованна. Цивилизационным «выходом» для этого государства стал шиизм, который позволил ему сохранить свой особый обособленный культурно-исторический статус и определил его специфический путь развития. Именно благодаря этому наиболее пассионарным государством региона (систему власти в стране оставим в стороне) сегодня все-таки выглядит Иран, все еще выдерживающий удары Запада. Продолжение гумилевского тезиса в нынешнем евразийстве, на наш взгляд, есть ничто иное, как глубокое заблуждение, которое резко отрезает путь (в первую очередь, идеологический) России к народом иранского мира. Это ли является целью России?
Более того, знающие иранскую мифологию понимают, что ирано-туранское противоборство в последнее тысячелетие обрело образ ирано-тюркского противостояния. И любой союз с одной из этих сил будет подразумевать для другой направленность этого объединения против нее. Вот, например, слова посла Ирана в Азербайджане Мохсена Пак Айина о Турции в его недавнем интервью сайту khabaronline.ir, которые довольно типичны для представителей иранского политического истеблишмента: «Турция занимается распространением идеологии пантюркизма. Эта страна ведет себя по отношению к странам Центральной Азии как старший брат. Но турки и азербайджанцы исповедуют ислам разного толка, турки – сунниты, азербайджанцы – шииты. Распространители этой идеологии действуют и в Азербайджане, но иногда их пропаганда ставит под вопрос территориальную целостность других стран». Входит ли в планы России условно «антииранский» союз с тюркскими народами?
Кроме того, порой евразийские мыслители настолько далеко уходят от реальной исторической подоплеки, что мифотворчество в их работах из разработки мировоззренческой базы («исторического мифа», подобного, например, «древнегреческим истокам ЕС») будущего союза превращается в некий вымысел, фантасмагорию. Некоторые из них уходят настолько далеко, что, выбросив иранский мир из поля евразийства, и твердя только о славяно-тюркском союзе, находят при этом корень всего евразийства все-таки в скифах – ираноязычном народе, который населял Евразию от восточного Прикаспия (которая именовалась в России Закаспийской областью) до Восточной Европы 2-2,5 тыс. лет назад.
Подобная тенденция к полуслепому мифотворчеству лишает Россию важнейшего инструментария в евразийской этнополитике – ее номинальных связей со множеством народов нетюркского и неславянского происхождения (речь не только об иранских народах).
Более того, очевидно, что в ладоши хлопают двумя руками. Славянская (русская) ладонь в этом условном тандеме видна. А где тюркская? Любому более-менее осведомленному в жизни турецкого общества человеку известно, что евразийская идея совершенно никого там не занимает в данный момент и никогда не занимала ранее. Один-два левых мыслителя, которые не представлены в реальном политическом поле, - это разговоры в пользу бедных.
В самой же России и в ее ближайшем зарубежье идея славяно-тюркского союза также не играет на руку государству: пока некоторые русские мыслители разрабатывают этот тезис, представители тюркских народов продолжают усиливать пантюркистскую идеологию.
Отсюда вопрос: имеет ли российская политическая теория какие-либо бонусы от складывающегося евразийского мифа? И ответ очевиден: их нет. Ни одна из тюркских республик бывшего Союза не проявляет никакого интереса к славяно-тюркскому объединению. Некоторые могут сказать, что не столь важно, что они там себе думают. В краткосрочной перспективе они могут быть правы. Но восприятие союза с Россией, как вынужденного, грозит обострением противоречий в будущем и крахом юного объединения. Россия, если желает сформировать базу для своей евразийской политической теории, а через нее и практики, по нашему глубокому убеждению, должна инициировать развитие этих идей на местах – в точках, которые должны стать частью Союза. Будущие члены Евразийского Союза должны сами в него стремиться – в первую очередь, это должно быть интеллектуальное и волевое стремление. По крайней мере теоретически, Россия не должна быть единственной опорой этого объединения. Памятуя о сильных ранее (и не угасших еще полностью) левых движениях в Турции и Иране и упомянутой ностальгии постсоветского населения к порядку СССР, мифотворчеству может быть придан легкий (!) левый окрас.
Что мы имеем в области политической практики? В российских верхах, вероятно, ожидалось, что постепенное крушение турецко-азербайджанского блока (за счет разрывания цепи в Грузии), а через Азербайджанскую Республику – далее на Восток, в Центральную Азию – тюркского блока, усиление внутреннего курдского вопроса (без урегулирования которого о выходе к нефтяным залежам Северного Курдистана можно и не говорить), которые, кроме всего прочего, увеличивает риск распада государства, достаточно прохладные отношения с давним союзником Израилем, заблокированность в сирийском вопросе, вывод турков из обсуждения иранского ядерного досье и бесплодность каких-либо союзов с геополитическими «импотентными» арабскими монархиями на фоне индифферентности Европы по отношению к «европейским мечтам» анатолийцев должны были, по логике вещей, вынудить Турцию повернуться в своих поисках выхода к России. Но та хаотичность действий, которую мы наблюдали во внешней политике этой страны, свидетельствовала о всяческих попытках турецкой дипломатии избежать подобного сценария. В итоге, благодаря американскому посредничеству, была решена проблема судна «Мави Мармара», составлявшего костяк турецко-израильских противоречий. Мало того, Турция не только не включилась в предложенный Россией интеграционный процесс, но и стремиться после некоторой паузы продолжить разворачивание собственного неосманского проекта. Предполагается, что после решения проблемы Курдистана (федерализации страны), можно будет привлечь в свой состав Иракский и Сирийский части Курдистана.
Стоит также ожидать реанимирования цюрихских протоколов, а также вопроса армянонаселенных районов Турции. Как бы чересчур фантастичным это не выглядело, Армении может быть предложено участие в турецком интеграционном проекте (насколько активное – уже зависит от расклада позиций в регионе на время переговоров). Гипотетически базой для мифа о подобном союзе могут стать хемшилы (субэтнос армян, в большинстве своем исповедующий ислам), живущие в Турции, и курды-езиды (как часть объединяющегося курдского народа), живущие в Армении. Необходимо ожидать и постепенной активизации Лазистана (Лазика) – области расселения лазов (народа, близкого грузинам) – которая исторически простиралась от Трабзона в Турции до аджарского Батуми в Грузии, откуда, кстати, родом сам Р.Т. Эрдоган. В качестве других мостиков для «собирания территорий», «сбора паззла» могут быть использованы и чвенебури, - субэтнос грузин, проживающий в Турции, - Месхетия, которую занимали не так давно турки-месхетинцы, ныне расселенные в Турции и некоторых странах СНГ, а также и тюрки (азербайджанцы) Квемо-Картли (населяющие главным образом Марнеули, Болниси, Дманиси и Гардабани). В качестве мостика к абхазам может быть использована абазинская община Турции – народ, занимающий промежуточное положение между абхазами и адыгами, но из-за близости этнонима нередко представляемый как единый с абхазами народ. В исторической перспективе (по мысли, как кажется, турецкого политического истеблишмента) еще одним мостиком для турецкого интеграционного проекта может стать трехмиллионная черкесская диаспора страны. А там глядишь – рукой подать до тюркского Поволжья.
Эти мифические устремления Турции – часть ее участия в проекте Большого Ближнего Востока. Другое дело, что, вероятнее всего, США будут поддерживать турецкий проект до тех пор, пока основательно не расшатает своих основных, кроме Китая, соперников – Иран и Россию. Потом она легко разрушит и Турецкую федерацию или конфедерацию (которая, скорее всего, будет иметь турко-курдский характер), т.к. к тому времени кристаллизуется и государственное будущее Большого Курдистана.
С другой стороны, можно ли говорить о некоем славянско-иранском объединении в ближайшее время? Объективно: нет. Т.к. слишком разнятся устройства государств. Но безусловно также и то, что оба государства – и Иран, и Россия – нуждаются сегодня в стратегическом партнерстве, которое будет иметь целью проведения совместной региональной политики.
Говоря о евразийстве, важно заметить, что одной из ее основных целей является изживание или даже смещение европоцентризма. При этом европоцентризм культурно сам уходит под воду, т.к. за счет переселения народов сегодня (а в будущем их процентное соотношение будет значительно превышать) идея «Европы» распаляется. Нынешние и особенно будущие «европейцы» будут в значительной степени связаны с не-Европой. Это станет своеобразным мостом к ефроафриканизации – сначала за счет Марокко, а потом постепенно и других стран континента.
И таким образом, параллельно усиливающимся национальным и подогреваемым извне религиозным движениям на материке грядет борьба региональных проектов, которые будут определять развитие Евразии. В этих условиях России, как воздух необходимо разобраться со внутренними дезинтеграционными процессами и прийти к теоретически и практически выверенной внешней интеграционной политике.
Эти мифические устремления Турции – часть ее участия в проекте Большого Ближнего Востока. Другое дело, что, вероятнее всего, США будут поддерживать турецкий проект до тех пор, пока основательно не расшатает своих основных, кроме Китая, соперников – Иран и Россию. Потом она легко разрушит и Турецкую федерацию или конфедерацию (которая, скорее всего, будет иметь турко-курдский характер), т.к. к тому времени кристаллизуется и государственное будущее Большого Курдистана.
С другой стороны, можно ли говорить о некоем славянско-иранском объединении в ближайшее время? Объективно: нет. Т.к. слишком разнятся устройства государств. Но безусловно также и то, что оба государства – и Иран, и Россия – нуждаются сегодня в стратегическом партнерстве, которое будет иметь целью проведения совместной региональной политики.
Говоря о евразийстве, важно заметить, что одной из ее основных целей является изживание или даже смещение европоцентризма. При этом европоцентризм культурно сам уходит под воду, т.к. за счет переселения народов сегодня (а в будущем их процентное соотношение будет значительно превышать) идея «Европы» распаляется. Нынешние и особенно будущие «европейцы» будут в значительной степени связаны с не-Европой. Это станет своеобразным мостом к ефроафриканизации – сначала за счет Марокко, а потом постепенно и других стран континента.
И таким образом, параллельно усиливающимся национальным и подогреваемым извне религиозным движениям на материке грядет борьба региональных проектов, которые будут определять развитие Евразии. В этих условиях России, как воздух необходимо разобраться со внутренними дезинтеграционными процессами и прийти к теоретически и практически выверенной внешней интеграционной политике.
Комментариев нет:
Отправить комментарий