Неназидательные рассказы

Архимандрит Тихон Шевкунов написал бестселлер

Архимандрит Тихон: Нравоучительность и дидактика всегда скучны и совсем неубедительны. А вот живые свидетельства - самое важное, что у нас есть. Ведь и Евангелия - это свидетельства апостолов об их жизни со Христом. Фото: РИА Новости

На XXIV Московской международной книжной ярмарке была представлена книга известного православного священника, наместника Сретенского монастыря архимандрита Тихона Шевкунова "Несвятые святые". Критики уже назвали ее "православным бестселлером".

Отцу Тихону то и дело звонят. Профессор Нарочницкая говорит, что не спала ночь, увлекшись чтением. Как я ее понимаю! Три раза смеялась - до колик.   Два раза плакала, уткнувшись в подушку. От счастливого горя. От трезвого счастья. Моей веры.

Первая "пыльца" собранных смыслов - это же абсолютная правда. Без малейших прикрас.

Над текстами о Церкви часто довлеет позапрошлого века традиция - обо всем говорить причесанно, общо, пристойно,  безпроблемно, вычищая все недостатки. Ну ладно, в 19 веке роль усредняющего ри-райта, похоже, играла цензура, а сегодня он зачем,   уныло рассуждаешь, закрывая очередную книгу и опасаясь, что  традиция станет эталонной…

Но к нашему общему счастью появилась не подлежащая никакой "благолепной" редактуре и написанная  абсолютно авторски  книга отца Тихона.  Все в ней дышит личным опытом и пронизано авторским стилем, причем стиль не уступает лучшим рассказчикам века, начиная от Чехова и кончая Конецким и Довлатовым.

И когда я читаю, как удивительный монах, который погибнет (еще не знаю об этом, но по чему-то неуловимому чувствую) в аварии, говорит девице,  не надевающей платка: " Я вам половичок к голове гвоздиком прибью", я понимаю, что у меня появилась еще одна парадоксальная фраза.

Никто в этой книге - ни автор, ни герои - специально не выставляются "в лучшем свете" (хотя некоторые, видимо, будут прославлены русской церковью как святые), и от этого ощущение невероятной силы и  правды.

Церковный опыт автора начался с послушания в монастыре. Интеллигентный московский мальчик, ВГИКовский студент, чистил выгребные ямы и убирал за коровами лепешки. Уставая до слез. Огорчаясь до слез. Автор специально не педалирует, но по всему видно, сколько шероховатостей, заноз, колючек, ран от гвоздей нес в себе опыт монастырского общежития. Но каким-то необыкновенным и целительным образом он перетекал не в обиды, не в саможаление, не в привычное индивидуалистическое чайльд-гарольдство, а в такое незнакомое, и в такое странно знакомое смирение и послушание.

И вот когда изнутри такого опыта, в котором "за все заплачено", человек начинает говорить о "мире невидимом" как о само собой разумеющемся, он становится само собой разумеющимся и для читателя. Любой спор и недоверие почти автоматически обрекаются на глупость. Ты грешишь не против навязываемой тебе сверху истины, а против вкуса. Вкуса правды.

Но настоящий секрет книги не во множестве чудес и явленности прямого действия Божия в человеческой судьбе, а  в том, что в ней представлены невероятные личности. Эта  очень высокая "личностность" как героев, так и  авторского видения делает рассказанные им истории незабываемыми притчами.

Героями этих притч помимо великих старцев, казначеев и наместников становятся Булат Окуджава, Сергей Бондарчук, Андрей Битов, теща маршала Жукова, вчерашний высокопоставленный начальник и его дочь,  автор всем известных ныне песен иеромонах Роман,  генеральный прокурор , притворившийся монахом воришка, и посещавший Печоры с визитом президент Ельцин… И понимаешь, вот уж точно нет в вере и Церкви ничего анахронического и маргинального - сердцевина человеческой жизни.

При этом все время трезвящая нота правды, и "тексты акафистов не совершенны",  и "характер (у наместника) не лечится"…

Я думаю, что именно такого рода книги обезоруживают противников веры, чья позиция чаще всего держится  на предубеждении, что Церковь манипулирует  людьми, ("морочит людям бошку", как любит говорить один мой знакомый интеллектуал). Опыт жизни, полный жажды, вопросительности, страданий, исканий, и вместе с тем обычных слабых человеческих движений души, стремлений  и желаний, а иногда очевидных  и сильных  недостатков, представленных   без осуждения - может быть, это лучший способ свидетельствования о вере?

В книге очень много афористически-точных, похожих на духовные формулы выражений "Господь не любит боязливых", "Это заслуженно, но не полезно", "Судить о делах настоятеля - не моя мера",  "Там, где неправда, "ура" не кричи".

Кто-то из святых, кажется святитель Игнатий Брянчанинов, писал, что за неимением духовных наставников, учиться надо у книг.  Отец Тихон наотрез отказывается относить эти слова к своей книге: "Святитель Игнатий вел речь о святоотеческой литературе". Но когда рассказанные истории подсказывают тебе твои собственные недостатки,  размыкают  болезненные проблемы, развязывают внутренние  узлы, предупреждают, то они ведут тебя. Открывают путь. Тот самый Путь. Который Истина и Жизнь.

интервью

Проповедь с листа

Неожиданные рассказы о жизни  Церкви корреспондент РГ  обсудила с автором.

Российская газета:  Пожалуй, самое поразительное в вашей книге, это решение прямо говорить о "мире невидимом" и его действии в мире видимом. Мне кажется, что это пока еще не вписано в современные - мыслительную и  культурную - традиции. Качественные газеты, например, не впускают на свои страницы мистического содержания любого толка, будь то, хоть  спор о вере, хоть письмо читательницы на тему "на меня соседка порчу навела"

Архимандрит Тихон: И правильно делают. Я и сам недолюбливаю мистику.  А что касается книги, то помните у  Шекспира  : " Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам". В книжке истории, может для кого-то и могут показаться чудесными, фантастическими, необычайными но для церковной жизни они весьма  обычны. Да и  личности, действующие в них, зачастую всем известны. 

РГ:  Речь если не о чудесах, то о прямом действии Божием…

Архимандрит Тихон: А вот от этого никуда не деться, как бы высоко такие слова не звучали.   В книге  документально рассказывается о мире, которой находится рядом. Совсем поблизости от нашего обыденного и  привычного. Только мы среди важных и  суетных дел этот мир не замечаем.  Пока не выясняется, что проживаем жизнь, не  замечая главного.

РГ: Ваши герои, псково-пчерские старцы отец Иоанн Крестьянкин, отец Серафим,  может быть,  будут прославлены как святые.

Архимандрит Тихон: Как один инок говорил, критически глядя на себя:    "Я не монах, но я видел настоящих монахов". Я бы мог повторить  за ним.

РГ: Но в книге много и веселых, забавных историй о  "несвятых" святых…

Архимандрит Тихон: Это не потому, что мне так уж захотелось рассмешить читателя, а от того что в этом "мире рядом" очень много радостного. И даже трагедии в нем не заканчиваются отчаянием, напротив, они - великая часть жизни и познания, всегда ведут к  удивительным прорывам.  

РГ: Вами двигало желание засвидетельствовать этот мир?

Архимандрит Тихон: В первую очередь. И самому войти в него еще раз.

РГ: Среди ваших героев много известных всей стране - Булат Окуджава, Андрей Битов, Сергей Бондарчук.

Архимандрит Тихон: В жизни самых разных людей происходили  поразительные духовные события. Мы закрываемся порой от  мира  "рядом с нами",  "железным занавесом", но  все равно, мы его   полноправные граждане и наследники. Беда в том, что если человек не так и не увидит и не войдет в него хотя бы на миг, не свершится  важнейшее из событий  его жизни.

РГ: Как бы вы назвали это событие?

Архимандрит Тихон: Знакомством  с Богом и с самим собой. А это, последнее, не говоря уже о первом, очень полезное знакомство в нашей жизни. И весьма интересное. А ведь многие люди проживают всю жизнь, так и не встретившись, не познакомившись с самим собой.

РГ: Что может быть критерием того, что встреча произошла?

Архимандрит Тихон: Этот момент очень определенный и несомненный. Он связан с покаянием. Но это  не то, о чем, как правило, думают далекие от церкви люди. Не нарочитое и тупое  самоуничижение,  а - последняя и мужественная правда о себе самом.  По-гречески покаяние -  метанойя - изменение ума. После него человек совершенно по-новому начинает смотреть на  самого себя. Зрелище,  правда, не для слабонервных. Оно и великих святых повергало в ужас и содрогание. Зато правда - дорогого стоит. И еще - эта правда открывает доселе неизведанный вечный, но абсолютно реальный , наполненный жизнью  мир, прекрасней и поразительней которого нет.

РГ:  В вашей книге все построено вокруг личностей.

Архимандрит Тихон: Один из древних отцов сказал: Главная минута в жизгни- та, которую ты проживаешь сейчас. А главная встреча - тот человек, который сейчас перед тобой.

РГ: Как вы выбирали стиль разговора с читателем?

Архимандрит Тихон: Я старался, чтобы читатель спокойно и ясно следил за сюжетом и понимал, что я хочу сказать. Нравоучительность и дидактика   всегда скучны и совсем неубедительны. А  вот живые свидетельства  - самое важное, что у нас есть.  Ведь и Евангелия - это свидетельства апостолов об их жизни со Христом.

РГ: Книга получилась современной, мир веры не выглядит отгороженным.для читателя с опытом Интернет-чтения - с  разножанровыми вставками, записями, цитатами…

Архимандрит Тихон:  Честно говоря, я просто писал эту книгу для друзей. Прихожане,  студенты, братия монастыря дано просили записывать эти истории.  Писал книжку в машине, в самолете,  извините, на разных совещаниях - времени-то нет. Мы, священники сегодня -  и прорабы, и преподаватели, и воспитатели в детском доме, а я еще и председатель колхоза в Рязанской области.  Но остается  долг перед людьми, с которыми я должен говорить вовсе не на хозяйственные темы. И эта книга была маленькой попыткой отдать его. 

АВТОРИТЕТНОЕ МНЕНИЕ

Борис Любимов, профессор, доктор искусствоведения:

-  "Назидательные новеллы" - так назывался цикл произведений Сервантеса и, пожалуй, так можно было бы определить и самый тип повествования отца Тихона с той лишь поправкой, что никакого "назидания" в рассказах отца Тихона нет и в помине; оно вытекает из сюжета каждого из рассказов, да и от умонастроения читателя: хочешь - включайся в подтекст и игру смыслов новеллы, а не хочешь - что ж, оставайся довольным тем, что она тебя развлекла и рассмешила. Вот и смехом книга может и удивить непривычного читателя, а иного ханжу и оттолкнуть - что это за смех на страницах книги, написанной монахом! Хотя, на самом деле, смех отличает не только и до сих пор пререкаемую для многих книгу Рабле, но и иные жития святых, а слово "веселие" одно из самых часто употребляемых на страницах молитвословов и богослужебных книг. Церковный смех - это смех Богом упоенного человека, радующегося и веселящегося, оттого что все устроено Богом прекрасно и, несмотря на ухищрения сатаны и бесов, несмотря на падения и грехи человека, природа и человек не погибли безвозвратно и не перестают удивлять и восхищать красотой и величием.

"Несвятые святые" - гимн  ц е р к о в н о с т и, романтиком которой был отец Павел Флоренский в своей молодой книге "Столп и утверждение Истины". Отец Тихон (Шевкунов) не романтик, а реалист, но энергия его рассказов, коротких или длинных, веселых и горьких, с хорошим концом или трагичным ведет читателя внутрь церковной ограды, не оставляя его "около церковных стен" (Розанов), а все ближе и ближе к центру церковного мироздания, к его "святая святых" - алтарю и престолу.

Об одной христианской кончине

Сергей Федорович Бондарчук. Фото: Из семейного архива

Для священника само его служение открывает нечто такое, что недоступно больше ни для кого. Не буду упоминать здесь о совершении Божественной литургии: происходящее у престола Божия в минуты Евхаристии действительно превыше всякого описания. Но и кроме литургии у священства есть такие исключительные возможности познания нашего мира и человека, о которых другие люди просто не могут и помыслить.

 Врач и священник нередко присутствуют при последних минутах земной жизни христианина. Но лишь священник - единственный свидетель последней исповеди. И дело здесь совсем не в том, в чем именно кается умирающий: грехи людей, как правило, одни и те же. Но священник становится очевидцем, а зачастую и участником поразительных событий раскрытия таинства Промысла Божиего о человеке.

***

 Древнее предание донесло до нас слова Христа: "В чем Я найду вас, в том и буду судить". В народе церковном издавна хранится вера, что если человек перед кончиной сподобится причаститься Святых Христовых Таин, то душа его сразу возносится к Богу, минуя все посмертные испытания.

 Я иногда поражался, почему некоторые люди (и таких примеров совсем не мало) могли всю жизнь посещать храм, быть даже монахами, священниками или епископами, но перед смертью обстоятельства вдруг складывались так, что они умирали без причастия. А другие - в храм вообще не ходили, жили, что называется, неверующими, а в последние дни являли не просто самую глубокую веру и покаяние, но и, сверх всякого чаяния, Господь удостаивал их причащения Своих Тела и Крови.

Как-то я задал этот вопрос отцу Рафаилу. Он только вздохнул и сказал:

- Да, причаститься перед смертью!.. Об этом можно только мечтать! Я-то думаю, что если человек всю жизнь прожил вне Церкви, но в последний момент покаялся, да еще и причастился, то Господь даровал ему это обязательно за какую-нибудь особую тайную добродетель. За милосердие, например.

 Потом отец Рафаил подумал немного и поправил сам себя:

- Хотя - о чем мы говорим? Кто из людей может знать пути Промысла Божиего? Помните, у Исайи пророка: "Мои мысли - не ваши мысли, и ваши пути - не Мои пути". А мы порой так жестоко судим людей нецерковных! А на самом деле мы просто ничего не знаем!

***

Осенью 1994 года ко мне в Сретенский монастырь спешно приехал мой институтский товарищ Дмитрий Таланкин. Я не видел его уже много лет. Дима принес печальную весть: профессор нашего института, великий актер и режиссер Сергей Федорович Бондарчук был при смерти. Дмитрий разыскал меня, чтобы позвать исповедовать и причастить умирающего, который был другом их семьи.

Я не видел Сергея Федоровича со своих студенческих времен. Но знал, что последние его годы были омрачены отвратительной травлей. Ее устроили этому замечательному художнику коллеги по кинематографическому цеху. Сергей Федорович стойко выдержал все. Кроме разносторонних талантов, Бондарчук обладал еще и очень сильным, мужественным характером. Но здоровье его необратимо пошатнулось.

Что касается духовной жизни Сергея Федоровича, то, крещенный в детстве, он воспитывался и жил в атеистической среде. Мне было известно, что на склоне лет он сам пришел к познанию Бога. Но вероучение обрел не в Церкви, а в религиозных трудах Льва Николаевича Толстого, перед писательским гением которого он преклонялся. Толстой, как известно, в конце XIX века предложил миру созданную им самим религию. Несколько поколений русских интеллигентов пережили искушение толстовством. Для некоторых из них отношение к своему кумиру порой принимало форму настоящего религиозного почитания.

Дима Таланкин рассказал, что в последние недели к физическим страданиям Сергея Федоровича прибавились еще и какие-то весьма странные и тяжкие духовные мучения. Перед ним, как наяву, представали образы давно умерших людей, прежде знакомых Сергею Федоровичу, - знаменитых актеров, коллег по искусству. Но теперь они являлись в самом чудовищном, устрашающем виде и истязали больного, не давая ему покоя ни днем ни ночью. Врачи пытались чем-то помочь, но безуспешно. Измученный этими кошмарами, Сергей Федорович пытался найти защиту в той самой своей религии. Но странные пришельцы, врывавшиеся в его сознание, лишь глумились и мучили его еще сильнее.

Сергей Федорович Бондарчук с супругой и детьми. Фото: Из семейного архива

 На следующее утро в квартире Бондарчуков меня встретили супруга Сергея Федоровича, Ирина Константиновна, и их дети - Алена и Федя. Повсюду в доме царил печальный полумрак. Все здесь, казалось, было наполнено страданиями - и умирающего больного, и его любящих близких.

Сергей Федорович лежал в большой комнате с наглухо зашторенными окнами. Болезнь очень изменила его. Напротив кровати, прямо перед взором больного, висел большой, прекрасного письма портрет Толстого.

 Поздоровавшись с Сергеем Федоровичем, я присел к его постели. Вначале я не мог не рассказать ему о том, с какой благодарностью мы, выпускники разных факультетов ВГИКа, вспоминаем встречи с ним в наши студенческие годы. Сергей Федорович с благодарностью сжал мою руку. Это ободрило меня, и я перешел к главной цели моего приезда.

 Я сказал, что нахожусь здесь для того, чтобы напомнить о том драгоценном знании, которое Церковь хранит и передает из поколения в поколение. Церковь Христова не только верит, но и знает, что смерть физическая - это совсем не конец нашего существования, а начало новой жизни, к которой предназначен человек. Что эта новая жизнь открывается людям воплотившимся Богом - Господом Иисусом Христом. Я поведал и о прекрасном, удивительном мире, бесконечно добром и светлом, куда Спаситель вводит каждого, кто доверится Ему от всего сердца. И о том, что к великому событию смерти и перехода в новую жизнь надо подготовиться.

 Что же касается устрашающих видений, так жестоко донимавших больного, то здесь я без обиняков рассказал об учении Церкви о влиянии на нас падших духов. Современный человек с большим трудом воспринимает эту жесткую тему, но Сергей Федорович, на своем опыте испытавший реальность присутствия в нашем мире этих беспощадных духовных существ, слушал с большим вниманием.

 В преддверии смерти, когда человек приближается к грани нашего и иного миров, непроницаемая ранее духовная завеса между этими мирами истончается. И, неожиданно для себя, человек может начать видеть новую для него реальность. Но главным потрясением зачастую становится то, что эта открывающаяся новая реальность бывает необычайно агрессивной и поистине - ужасной. Люди, далекие от жизни Церкви, не понимают, что из-за нераскаянных грехов и страстей человек оказывается доступным воздействию духовных существ, которых в Православии именуют бесами. Они-то и устрашают умирающего, в том числе принимая облик когда-то знакомых ему лиц. Их цель - привести человека в испуг, смятение, ужас, в предельное отчаяние. Чтобы в иной мир душа перешла в мучительном состоянии полного отсутствия надежды на спасение, веры в Бога и упования на Него.

 Сергей Федорович выслушал все с видимым волнением. Видно было, что многое он сам уже понял и осознал. Когда я закончил, Сергей Федорович сказал, что хотел бы от всего сердца исповедоваться и причаститься Христовых Таин.

 Перед тем как остаться с ним наедине, мне надо было сделать еще два важных дела. Первое из них было несложным. Мы с Аленой открыли тяжелые шторы на окнах. Солнечный свет сразу залил всю комнату. Потом я попросил домочадцев Сергея Федоровича пройти на минуту в другую комнату, и, как мог, объяснил им, что безутешное горе и отчаяние родных еще больше усугубляют душевную боль умирающего. Переход наших близких в другую жизнь - это событие, конечно же, печальное, но совершенно не повод для отчаяния. Смерть - не только горесть об оставляющем нас человеке. Это и великий праздник для христианина - переход в жизнь вечную! Необходимо всеми силами помочь ему подготовиться к этому важнейшему событию. И уж точно не представать перед ним в унынии и отчаянии. Я попросил Ирину Константиновну и Алену приготовить праздничный стол, а Федю - найти самые лучшие из напитков, какие есть у них в доме.

 Вернувшись к Сергею Федоровичу, я сообщил, что сейчас мы будем готовиться к исповеди и причащению.

 - Но я не знаю, как это делать, - сказал Бондарчук доверчиво.

 - Я вам помогу. Но только веруете ли вы в Господа Бога и в Спасителя нашего Иисуса Христа?

 - Да, да! Я в Него верую! - сердечно проговорил Сергей Федорович.

 Потом он вдруг, вспомнив что-то, замялся и перевел взгляд на висящий перед ним на стене портрет Толстого:

 - Сергей Федорович! - горячо сказал я. - Толстой был великий, замечательный писатель! Но он никогда не сможет защитить вас от этих страшных видений. От них может оградить только Господь!

 Сергей Федорович кивнул. Надо было готовиться к совершению таинства. Но на стене перед взором больного по-прежнему, как икона, висел портрет его гения. И единственное место в комнате, где можно было поставить Святые Дары для подготовки ко причащению, было на комоде под изображением писателя. Но это было немыслимо! Ведь Толстой при жизни не просто отказывался верить в таинства Церкви - долгие годы он сознательно и жестоко глумился над ними. Особенно изощренно писатель кощунствовал именно над таинством причащения. Сергей Федорович знал это не хуже меня и понимал, что причащаться перед портретом Толстого будет во всех отношениях кощунственно. С его разрешения я перенес портрет в гостиную. И это было вторым делом, которое необходимо было исполнить.

 В доме Бондарчуков была старинная, в потемневших серебряных ризах икона Спасителя. Мы с Федей установили ее перед взором больного, и Сергей Федорович, оставив наконец позади все ветхое и временное, совершил то, к чему Господь Своим Промыслом вел его через годы и десятилетия. Он очень глубоко, мужественно и искренне исповедовался пред Богом за всю свою жизнь. Потом в комнату пришла его семья, и Сергей Федорович впервые после своего далекого-далекого детства причастился Святых Христовых Таин.

 Все были поражены, с каким чувством он это совершил. Даже выражение боли и мучения, которое не сходило с его лица, теперь куда-то ушло.

 Мы накрыли стол у постели. Федя налил всем понемногу прекрасного вина и любимого отцовского старого коньяка. И мы устроили настоящий безмятежный и радостный праздник, поздравляя Сергея Федоровича с первым причащением и провожая в "путь всея земли", который ему вскоре надлежало пройти.

 Прощаясь, мы снова остались вдвоем с Сергеем Федоровичем. Я записал на листке и положил перед ним текст самой простой - Иисусовой - молитвы: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного". Никаких молитв Сергей Федорович не знал. И, конечно же, ничего более сложного выучить уже не мог. Да в этом и не было нужды! Потом я снял со своей руки монашеские четки и научил Сергея Федоровича, как по ним молиться.

 Мы простились.

 Прошло несколько дней. Мне позвонила Алена Бондарчук. Она рассказала, что у отца все разительно переменилось. Ужасающие видения больше не тревожили его. Он стал спокоен, но как-то явственно отрешился от мира. Алена сказала, что часто видит, как отец лежит, подолгу глядя на икону Спасителя, или, закрыв глаза, перебирает четки, шепча молитву. Иногда он прижимал к губам крестик на четках. И долго держал его так. Это означало, что физическая боль становилась нестерпимой.

 Прошла неделя. 24 октября по приглашению заведующего нейрохирургическим отделением Московской областной больницы я с утра освящал операционные и реанимацию. Там-то и нашли меня Дима Таланкин и Федя Бондарчук. Оказалось, что Сергея Федоровича перевезли в Центральную клиническую больницу, и врачи объявили, что все может случиться со дня на день. Со мной были Святые Дары для причащения больных, и мы сразу же поехали в ЦКБ.

 Сергей Федорович нестерпимо страдал. Когда я подошел к нему, он приоткрыл глаза, давая понять, что узнал меня. В его руке были четки. Я спросил, хочет ли он причаститься? Сергей Федорович еле заметно кивнул. Говорить он уже не мог. Я прочел над ним разрешительную молитву и причастил. Потом, у его кровати, на коленях, мы со всей его семьей совершили канон на исход души.

 В Церкви есть одно особенное молитвенное последование, которое называется "Когда человек долго страждет". Эту молитву читают, если душа умирающего долго и мучительно не может разлучиться с телом, когда человек хочет умереть, но не может.

 Видя состояние больного, я прочел у его изголовья эту молитву. В ней Церковь предавала своего сына в руки Божии и просила разрешить его от страданий и временной жизни. Последний раз я перекрестил Сергея Федоровича и простился. Мы с Димой Таланкиным покинули больничную палату, оставив родных с умирающим.

 Как ни скорбно зрелище предсмертных страданий, но жизнь продолжалась. У нас с Димой с самого утра во рту не было ни крошки, и поэтому мы решили заехать на Мосфильмовскую, домой к Таланкиным, пообедать.

 На пороге нас встретили заплаканные родители Дмитрия - Игорь Васильевич и Лилия Михайловна. Только что им позвонила Алена и сообщила, что Сергея Федоровича не стало.

 Здесь же, в квартире, мы сразу отслужили панихиду.

 На этом историю о христианской кончине замечательного человека и великого художника Сергея Федоровича Бондарчука можно было бы и закончить. Если бы не одно, более чем странное происшествие, о котором нам с Дмитрием тогда же рассказали его родители.

 Сейчас, заканчивая рассказ, я долго думал, стоит ли упоминать об этом событии. Честно говоря, не знаю, как воспримут то, о чем нам тогда рассказали родители Димы, даже церковные люди. Не скажут ли, что это какие-то непонятные, надуманные фантазии? Или, по крайней мере, просто странное совпадение… Но, в конце концов, эта история - была и остается лишь сокровенным семейным преданием семьи Таланкиных, о котором мне разрешено написать.

 Есть такие странные, но совершенно реальные события в жизни людей, которые постороннему человеку скорее всего покажутся случайностью или даже смешной нелепицей. Но для тех, с кем эти события произошли, и больше того - для кого они случились, - они навсегда останутся подлинным откровением, изменившим всю их жизнь, все прежнее миропонимание. В этой книге мы еще вернемся к таким, если возможно сказать, частным откровениям, направленным к конкретному человеку, к его душе, к его жизненным обстоятельствам.

 Поэтому я все же оставлю хронику того дня без купюр. А повествование, рассказанное двумя совершенно здравомыслящими людьми - народным артистом Советского Союза, режиссером Игорем Васильевичем Таланкиным и его супругой, профессором Лилией Михайловной Таланкиной, передам точно в том виде, в каком мы с Дмитрием эту историю от них услышали.

 Итак, когда мы закончили первую панихиду по Сергею Федоровичу, родители Димы с растерянностью и смущением поведали нам, что за несколько минут до того, как им позвонила Алена с известием о смерти Сергея Федоровича, с ними случилась непонятная и в высшей степени странная история.

 Они еще ничего не знали о смерти своего друга и были в своей комнате. Вдруг из-за окна до них донеслось громкое карканье многочисленной стаи ворон, которое постепенно все больше усиливалось и наконец стало почти оглушительным. Казалось, неисчислимое полчище воронья пролетает над их домом.

 Удивленные супруги вышли на балкон. Пред ними предстала картина, подобную которой они раньше никогда не видели. Небо в буквальном смысле заслонила черная туча птиц. Их отвратительное, пронзительное карканье было нестерпимым. Балкон выходил прямо на лесной парк и на больницу, в которой, как они знали, лежал при смерти их друг. Громадная стая неслась именно оттуда. Неожиданно это навело Игоря Васильевича на мысль, которую он вдруг абсолютно убежденно высказал жене:

 - Сергей умер только что… Это бесы отошли от его души!

 Сказал - и сам удивился тому, что произнес.

 Гигантская стая наконец пронеслась над ними и скрылась среди туч над Москвой. Через несколько минут позвонила Алена…

 Все происшедшее в тот день - и саму смерть Сергея Федоровича, и необычное явление стаи птиц, случившееся в минуту этой смерти, - Игорь Васильевич и Лилия Михайловна Таланкины восприняли как послание к ним их умершего друга. Разубедить их в этом не могли ни друзья, ни мы с Димой, ни даже их собственный интеллигентский скепсис. И, сколько я помню, супруги Таланкины никогда потом больше не рассказывали о каких-либо других событиях, в которых можно было бы угадать нечто подобное мистике. Мне довелось крестить их, и постепенно они стали христианами глубокой и искренней веры.

(Из книги архимандрита Тихона (Шевкунова) 

"Несвятые святые"  и другие рассказы")