Европейский союз и функциональная дезинтеграция

Тимофей Бордачев Крушение биполярной системы международных отношений стало трагедией для европейского интеграционного проекта, хотя поначалу казалось шансом Европы вернуть себе место одной из ведущих сил на мировой арене Европа, настоящее которой еще недавно воспринималась как синоним истории успеха, а будущее – как маяк для всего человечества, уже несколько лет не может выбраться из полосы затмения. За последние четыре года ни одна из масштабных инициатив, направленных на преодоление кризиса интеграции, ни одно из решений следующих один за другим саммитов Европейского союза не реализованы в полном объеме. Вместо этого налицо фактическое расслоение Европы на бедные и богатые страны и неуклонное снижение политического веса Брюсселя, на который с конца 1950-х гг. смотрели как на «вечный двигатель» объединения, а сам проект «евроинтеграция» представляется все менее интересным ведущим государствам. Что, в свою очередь, ставит перед соседями единой Европы вопрос, каковы могут быть сценарии того, что еще несколько лет назад представлялось немыслимым – распада или качественной деградации Евросоюза. В завершении «золотого века» ЕС нельзя винить исключительно самих европейцев. Европа была самым крупным бенифициаром холодной войны. В случае гипотетического перехода конфронтации СССР и США в горячую фазу большинство стран Старого Света оказались бы стерты с лица земли. Однако мир, выстроенный вокруг этого противостояния, оказался для европейцев весьма комфортным и позволял проводить в жизнь немыслимые по историческим меркам политические и экономические проекты. Крушение этого мира, именуемого на академическим языке биполярной системой международных отношений, стало для европейцев трагедией, хотя поначалу выглядело как шанс вернуть себе место одной из ведущих сил на мировой арене. Взлет Европы после 1991 г., как и ее сползание в политический и концептуальный кризис десятью годами позже, не могут рассматриваться вне общих международных процессов. Советская Атлантида Высказывание Владимира Путина о том, что «распад СССР стал крупнейшей геополитической катастрофой XX века», емко характеризует международно-политический эффект того, что произошло в 1989–1991 годах. В результате тектонического сдвига исчез целый политический и военно-стратегический «континент», выступавший на протяжении 40 лет в качестве одного из двух полюсов международного порядка. Порядка, который позволял ведущим державам как-то регулировать жизнь на планете. После 1991 г. эта способность стала стремительно деградировать на глобальном и региональном уровнях. Начался мировой политический кризис, каждая следующая волна которого становится все более разрушительной. Среда начала стремительно усложняться, и, как оказалось, к новому состоянию не готов никто, и Европа не исключение. Мир холодной войны был прост, как распределение амплуа в commedia dell’arte, и никогда ранее доминирующим государствам не приходилось вырабатывать и проводить внешнюю политику в таких немудреных обстоятельствах. Ни до, ни после элиты не стояли перед таким ограниченным количеством вызовов и задач как аналитического, так и практического свойства. Это вполне касается и отцов-основателей единой Европы, и таких тяжеловесов европейской интеграции, внесших колоссальный вклад в ее становление, как Гельмут Коль, Франсуа Миттеран или Жак Делор. Отдельным из этих грандов евростроительства, таким как Джулио Андреотти, участие в подготовке и принятии поистине исторических документов, например, Единого европейского акта, не мешало большую часть времени удалять партийным интригам и сомнительной экономической активности. Другим внешним фактором, обеспечившим успех европейского проекта, стала, с одной стороны, опека со стороны США, заинтересованных в том, чтобы европейцам было что терять, и с другой – угроза поглощения с Востока. Она заставляла лидеров стран Западной Европы более творчески подходить к управлению на национальном уровне и гораздо больше ценить достижения интеграции вне зависимости от того, какую цену за них приходилось платить каждой из стран. Это особенно заметно на примере Германии, которая всю вторую половину XX века выполняла функцию финансовой опоры интеграционного проекта, что позволило Берлину получить от окружающих стран политическое признание в качестве безопасного соседа и надежного партнера. В связи с наследием Второй мировой войны оно было необходимо. Эти уникальные международно-политические обстоятельства внутри «европейского мирка» и за его пределами дали Старому Свету не менее уникальную возможность создать в рамках ЕС единственный в своем роде механизм разрешения межгосударственных противоречий на уровне общих надгосударственных институтов и интеграционного сотрудничества. Он позволил большой группе современных государств отказаться от исторического принципа «игры с нулевой суммой», когда успех одного обязательно означает уступку другого или других. Необходимо подчеркнуть: идеологическая составляющая интеграционного проекта всегда была незначительной и использовалась преимущественно для внешнего потребления. Не случайно, что разговоры про «миссию Европы», «европейские ценности» и так далее начали искусственно культивироваться с начала 1990-х годов. И стали в первую очередь внешнеполитическим инструментом. И вот когда после преодоления в середине 1980-х гг. «евросклероза» стало возможным говорить о создании единого рынка и единой валюты, Европа обнаружила себя в принципиально новой геостратегической ситуации. «Затопление континента» СССР и погружение России в пучину внутренних трансформаций привело к тому, что их периферия – от Балкан до афганской границы – оказалась предоставлена самой себе. Возникновение в Центральной и Восточной Европе группы сравнительно небольших и гомогенных в политическом и экономическом смысле государств, тянущихся на Запад, бросило Евросоюзу международно-политический вызов. И нельзя сказать, что единая Европа встретила новую стратегическую реальность неподготовленной. Во-первых, к 1991 г. евроинтеграция смогла накопить правовую основу, легко обращаемую в инструмент трансформации стран-кандидатов, целенаправленной работы по их социально-политическому сближению с государствами «старой» Европы. Во-вторых, создана качественная институциональная и бюрократическая инфраструктура, способная претворять в жизнь необходимые политические решения. Ну и наконец, важнейшим ресурсом стал рост глобальных амбиций интеграционной группировки, получившей 7 февраля 1992 г. название Европейского союза. Источники этого роста: процветание западноевропейских экономик и стремление создать «мягкий» баланс для могущества США, неимоверно возросших после советского распада. А также точка зрения, что сопротивления расширению ЕС на восток со стороны России в силу разных, во многом личностных, причин ожидать не приходится. С этим багажом оптимизма и уверенности в своих силах Европейский союз и отправился на заре 1990-х гг. к решению технических проблем мироустройства, возникших после конца биполярной системы. Выработаны, приняты и успешно применены «Копенгагенские критерии», направленные на то, чтобы максимально «откалибровать» страны-кандидаты перед их вступлением. Евросоюз поддержал расширение НАТО на Восток и включение бывших сателлитов СССР в единственный военный альянс современности. Оценивая техническую сторону, нельзя не признать, что ЕС впечатляюще проявил себя в деле ликвидации «первой очереди» последствий конца холодной войны. Однако цена, которую участники интеграционного проекта заплатили за этот тактический успех, оказалась на поверку слишком высокой. После отлива Как известно, одним из наиболее частых признаков разрушительной волны цунами является внезапный и сильный отлив. Он следует за землетрясением в недрах океана и предшествует сокрушительному удару непреодолимой силы. Стихия как будто заманивает человека и одновременно предупреждает его. Люди в большинстве случаев, к сожалению, реагируют на предупреждения неадекватно, отправляясь набивать карманы «сокровищами», что остались на внезапно обнажившемся дне. Расширение Европейского союза на Восток, в ходе которого за 13 лет (1994–2007 гг.) к нему присоединились 15 государств, увеличило число стран-членов более чем в два раза. Кратно возросла сложность механизма принятия решений и количество интересов, которые необходимо принимать во внимание. Накопились и политические издержки расширения. В результате более чем десятилетней практики «дрессировки» кандидатов была подорвана культура взаимного уважения. Одновременно у ведущих стран-доноров интеграционного процесса сформировалась психология покровительственного отношения к экономически менее развитым партнерам. В 1985 г. глава итальянского правительства, связи которого с организованной преступностью широко обсуждались прессой, мог открыто ставить на место саму Маргарет Тэтчер. И «железной леди» не оставалось ничего другого, кроме как идти на компромисс с партнерами по единой Европе. Теперь же в Евросоюзе начали практически открыто делить страны на категории. И, что еще более губительно, высокомерно воспринимать себя «клубом для избранных». Рассуждения в категориях «свой – чужой», «первый сорт – второй сорт» применительно к широкому международному контексту неминуемо ведут к экстраполяции подобной логики и на ближайшее окружение. Особенно когда экономическая конъюнктура все более сурова, плата за участие в интеграционном процессе растет, а политики в Париже или Гааге охотно списывают собственные проколы на издержки европейской бюрократии или «нахлебников» из Центральной и Восточной Европы. Поэтому наиболее важными негативными последствиями для Евросоюза от мировой бури, поднятой крахом СССР, стали последствия именно политические. Они разрушили внутриполитическое единство Европы, подорвали ее уникальную культуру мирного решения конфликтов и заставили мыслить в категориях соревнования за власть и влияние, культивируя философию исключительности и превосходства над другими. Первым звонком, четко обозначившим неготовность противостоять серьезным внешним вызовам, стал провал проекта европейской Конституции. Этот документ, на выработку которого потратили несколько лет и который рассматривался как важнейший символический шаг на пути к европейской федерации, был торпедирован референдумами в Нидерландах и Франции в мае-июне 2005 года. Причинами объявления референдумов стало нежелание элит обеих стран брать на себя ответственность за столь масштабные решения, а провал стал следствием разочарованности избирателей тем, чем стала Европа через 14 лет после конца холодной войны. В результате все 2000-е гг. Европейский союз провел в мучительных внутренних переговорах по вопросам институциональной и политической реформы. К 2009 г. страны разработали усеченное подобие Конституции – Лиссабонский договор, лишенный любых признаков федералистского символизма и реально ослабивший возможности наднациональных органов. Волну настоящего геостратегического цунами, пришедшего через почти 20 лет после конца биполярной системы, Европа встретила политически и экономически раздробленной, уставшей от бесконечных внутренних переговоров. Но зато с карманами, полными новых стран-членов, внешнеполитических инициатив, евро, общей внешней и оборонной политики, Европола, а также других «ракушек» и «морских звезд», жадно нахватанных в момент, казавшийся благоприятным. Приметы бури Финансовый кризис США, получивший в 2008 г. глобальное измерение, как и продолжающиеся по сей день перипетии борьбы государств мира с его последствиями, наглядно проявил четыре наиболее важных тенденции международной жизни. Во-первых, очевидным стал конфликт между растущим экономическим единством мира и его все большей политической раздробленностью. Рост суверенных амбиций и попыток решить все проблемы на национальном уровне вступает уже в прямое противоречие с финансово-экономической глобализацией, разрывает ее ткань и ведет к углублению кризисных тенденций. Во-вторых, все большую роль играет демократизация международной политики, рост самостоятельности отдельных государств. Эта «глубинная разморозка» впервые проявилась в набирающих обороты глобальных амбициях Китая, национальных интересах и запросах других стран Азии. Турция, бывшая на протяжении десятилетий стабильным союзником стран Запада по НАТО и кандидатом в ЕС, послушно сидящим в предбаннике, все активнее примеряет на себя одежды региональной державы. В свою очередь, требования учета постоянно растущего количества мнений ведут к стремительной эрозии порождений холодной войны – международных институтов. Теперь уже не только в сфере безопасности: эффективность ООН стала во многом жертвой уже первого этапа глобальной геополитической катастрофы в 1990-е годы. В-третьих, рост международного веса новых стран и попытки «стариков»-победителей в холодной войне отстоять с таким трудом завоеванный статус-кво ведут к возвращению консервативных трактовок понятий «суверенитет» и «суверенные права». И вот уже не только лидеры новичков в международной политике или традиционно пекущиеся о своем суверенитете Соединенные Штаты, а вполне респектабельные главы государств Европы начинают говорить об отстаивании национальных интересов. И наконец, в арсенал средств решения частных внешнеполитических задач крупных держав все активнее возвращается военная сила. Спору нет, страны Евросоюза и США достаточно уверенно применяли силу и угрозу силы еще на этапе обустройства наследства СССР. Однако тогда речь шла о решении ограниченного числа задач. И никому на Западе не приходило в голову говорить в 1999 г., что цель операции НАТО против Югославии – заставить Слободана Милошевича уйти в отставку или, того хуже, подвергнуть нетрадиционному способу повешения. Необходимость же прибегать к оружию по поводу и без оного свидетельствует об одном: у международного сообщества нет иных способов предотвратить возникновение и эскалацию конфликтов. Сейчас Европа сталкивается с системным кризисом управления – волной цунами, вызванного «землетрясением» 1991 года. Эти процессы происходят не только по периферии реальных и виртуальных границ Старого Света. Кризис международной управляемости уже внутри Европейского союза. Его проявления мы находим в решениях, принятых «во спасение» интеграционного проекта за последние полтора-два года. Согласие стран – участниц зоны евро на надзор за своим бюджетным планированием соседствует с явным снижением политической роли Брюсселя и наращиванием веса государств. Реальностью стали географический раскол на «бедный Юг» и «богатый Север» и функциональный – на государства – участники проекта евро и страны, которые к нему не присоединились. Для России Европейский союз является крупнейшим внешнеторговым партнером (51%) и потребителем наиболее важных экспортных продуктов. Сокращение потенциала институтов европейской интеграции в Брюсселе, повышение роли стран-членов и политическая «пористость» Евросоюза уже открывают российской внешней и внешнеэкономической политике новые возможности. Поэтому Москве необходимо со всей серьезностью относиться к тому, что в ближайшие годы нельзя исключать начала процесса «осыпания» или деградации интеграционного проекта. И принципиально важно, как это повлияет на роль институтов ЕС (Европейской комиссии), с представителями которых приходится иметь дело российским переговорщикам. Два сценария Распада Европейского союза по аналогии с распадом СССР ожидать не приходится. Хотя бы потому, что европейская интеграция не достигла сопоставимой с Советским Союзом степени федерализации и централизации государственного управления. Природа Евросоюза принципиально другая, и для бунта стран-членов против центра нет оснований. В ЕС отсутствует единая экономическая политика, а права и полномочия наднациональных институтов имеют скорее надзорный, чем правоустанавливающий характер. Это, помимо прочего, обеспечивает европейской интеграции политическую устойчивость. Чтобы не провоцировать политические разногласия, Брюссель может просто закрывать глаза на растущее число нарушений странами-членами антимонопольного и другого законодательства единой Европы. Другое дело, что в условиях кризиса масштабы нарушений обесценивают уже целые блоки интеграционного регулирования. Исходя из оценки текущих событий и потенциала устойчивости европейской конструкции к внутренним и внешним вызовам, имеющим, впрочем, близкую природу, можно предвидеть два основных рамочных сценария развития Евросоюза в период 2013–2023 годов. Оба будут реализованы в рамках философии функциональной дезинтеграции, подобно тому как на заре строительства единой Европы в ее основу был положен принцип функциональной интеграции. И если тогда стержнем было постепенное перетекание полномочий с национального на надгосударственный уровень, теперь предстоит обратный процесс. Реальные права и полномочия Брюсселя будут постепенно переходить в руки стран-членов и создаваемых ими институтов сотрудничества в отдельных областях. Эти институты будут, возможно, более эффективны. Однако они не смогут накапливать властные полномочия, идущие поверх суверенных прав государств. Наиболее вероятной в ближайшие годы представляетсяфункциональная дезинтеграция низкой степени интенсивности. Политическим условием является невозможность новой ревизии основополагающего договора Европейского союза, что гипотетически и при максимальной демократизации процесса могло бы вдохнуть в интеграцию новую жизнь. Государства ЕС в своем большинстве вполне удовлетворены Лиссабонским договором и будут наращивать секторальное сотрудничество «на разных скоростях». Перспектива – выход к середине следующего десятилетия на символически единое сообщество, функционально разделенное на вертикальные (по сферам сотрудничества) и горизонтальные (по регионам) группировки. Наиболее важным индикатором служит способность или неспособность стран ЕС так усовершенствовать законодательную базу, чтобы принимаемые в рамках отдельных группировок решения не блокировали друг друга. Второй сценарий – функциональная дезинтеграция высокой степени интенсивности, сопровождаемая физическим выходом отдельных государств из зоны евро или Евросоюза в целом. Спровоцировать его может новая волна мирового экономического кризиса и, как ответ на неспособность найти общее решение, активизация мер по преодолению негативных эффектов на национальном уровне. В этом случае темпы «усыхания» реальной дееспособности институтов Евросоюза и действенности европейского права будут столь высоки, что уже к концу текущего десятилетия Брюссель превратится с точки зрения его внутренней дееспособности в «пустую раковину». Реальные полномочия перейдут к межправительственным органам, включая экспертные группы и комиссии. Потеряв полномочия внутри единой Европы, институты ЕС, особенно Еврокомиссия, превратятся в таран, используемый странами-членами на переговорах с внешними партнерами, а также в инициатора законодательства, дискриминационного по отношению к России, Китаю, Индии и остальным. Наглядным примером такой методики является нашумевший Третий энергетический пакет, принятый исключительно в интересах стран Евросоюза и позволяющий им существенно повысить госконтроль над энергетической сферой. При этом в конфликт с основными странами-поставщиками, прежде всего с Россией, втягивается именно Еврокомиссия, оставляя отношения между Москвой и национальными столицами практически безоблачными и давая Берлину, Риму или Вене возможность играть на двух досках. При обоих сценариях развития никто не будет объявлять о роспуске Европейского союза или проводить торжественный спуск звездно-лазоревого флага на площади Робера Шумана. В обоих случаях ЕС станет частью Зоны свободной торговли Европы и США как одного из двух (второй – НАТО) инструментов консолидации Запада перед лицом вызова со стороны остального мира. Евросоюз сохранится в качестве совещательной площадки для согласования точек зрения и интересов политически, экономически и культурно близких стран. Эксперимент по федерализации Европы, о которой многие всерьез говорили в 1990-е гг., будет признан неудачным, и европейские государства постепенно перейдут к другим способам повышения собственной живучести в тревожном мире XXI века. Россия в глобальной политике