Новое – незабытое старое

Автор: Карпенков С. Х.

Дата: 2015-04-25 23:57

Большевицкие вожаки во главе с «вождём мирового пролетариата», поняли, что прокатившаяся волна крестьянских волнений и вооружённое восстание, подобное кронштадтскому, могут разрушить партийные редуты, возведённые на зыбкой почве властолюбия и лютой ненависти к своему народу. Поэтому они вынуждены были отменить грабительскую продразвёрстку. И это было сделано вовсе не для того, чтобы прекратить позорное и наглое ограбление крестьян, а чтобы по-прежнему удержать власть в своих нечистых руках. Вместо продразвёрстки решением съезда партии в марте 1921 года большевицкие вожаки протащили новую экономическую политику (НЭП), согласно которой вводился продовольственный налог и разрешалось использование рынка и различных форм собственности. Эта якобы новая политика по своей сути означала возвращение к совсем недавнему старому, пока не забытому дореволюционному способу хозяйствования. Но об этом большевицкие «мудрецы» умалчивали, так как они собирались строить якобы новый мир, а не возвращаться к старому и тем самым отказаться от власти, которую они удерживали в своих окровавленных руках после октябрьского переворота 1917 года. Самозваные большевицкие властители, приведшие к повсеместной разрухе, голоду и нищете, оказалась не способными наладить нормальные хозяйственные взаимоотношения между городом и деревней на российской земле. Вернуться к старому и назвать его новым вовсе не означало решить рожденные переворотом, экономические проблемы мирным путём, без кровопролития. Да и полностью вернуться к прежнему мироустройству и к не такому уж плохому управлению хозяйством оказалось невозможно – после октябрьского переворота на всех уровнях власти и управления, включая производство, восседали вовсе не опытные, кадровые специалисты, хорошо знавшие своё дело, а в подавляющем большинстве полуграмотные большевицкие чиновники с красным билетом в кармане, а не с богатым опытом управления и не с профессиональными знаниями, необходимыми в любом благородном созидательном деле.  В большевицких документах НЭПа были кратко сформулированы три главные цели – политическая, экономическая и социальная. Политическая цель – снять  возникшую и возрастающую напряжённость в обществе, укрепить базу советской власти; экономическая – предотвратить повсеместную разруху и социальная – обеспечить благоприятные условия для построения социалистического общества, не дожидаясь мировой революции. Однако, на самом деле, вовсе не эти якобы спасительные для народа цели, облечённые в красивое словоблудие, были главными для большевиков, а совсем другое – заведомо неисполнимыми лукавыми обещаниями и льстивыми призывами одурманить народ, чтобы и в дальнейшем всеми мыслимыми и немыслимыми средствами удерживать власть в своих нечистых руках.

  

Повсеместно разразившиеся страшные разруха, голод, нищета и участившиеся массовые народные восстания показали, что выбранный большевиками путь в «светлое будущее» через наглое, бандитское ограбление крестьян и беспощадные расстрелы восставших ведёт к разжиганию неукротимого пламени братоубийственной гражданской войны. Не требовалось большого ума, чтобы понять: и «военный коммунизм», и грабительская «продразвёрстка» могут поднять весь долготерпеливый народ, и тогда тяжёлая народная дубина неизбежно обрушится на головы оголтелых большевиков-властителей. Поэтому они вынуждены были отказаться от государственной монополии на различные виды производства товаров, а по сути это означало отказаться не от государственной монополии (государства, способного управлять и защищать права граждан тогда не было), а от большевицкого диктаторского единовластия. В реальной же жизни самозваные большевицкие вожаки, ощутив силу власти, ни под какими предлогами не хотели терять партийного безраздельного единоначалия, чтобы не остаться у разбитого корыта. Поэтому, оставаясь у горнила власти, они пошли на некоторые уступки промышленным предприятиям, предоставив им самостоятельно решать некоторые, совсем незначительные хозяйственные вопросы. При этом все предприятия находились под пристальным надзором и неусыпным жёстким контролем большевицких вожаков. Одна из уступок сводилась к тому, что были пересмотрены допустимые нормы использования наёмного труда с 10 работников в 1920 году до 20 в следующем году. Однако при определении таких норм большевицкие «мудрецы» по своему невежеству не могли понять, что на любом предприятии, как бы оно не называлось и каким бы оно не было совершенным по своей организации, наёмный труд прямо или косвенно всегда использовался. Во всеуслышание с самой высокой большевицкой трибуны провозглашался льстивый лозунг о якобы денационализация мелких и кустарных предприятий. О какой денационализации предприятий можно было открыто, без стыда и совести заявлять, если многие их прежние хозяева, опытные организаторы производства, были арестованы, а затем либо расстреляны, либо брошены в тюрьмы, либо сосланы?  Новая экономическая политика касалась не только рабочих, но так или иначе, прямо или косвенно всех слоёв населения и прежде всего, и в первую очередь самого многочисленного российского крестьянства. В прямом обращении большевицких властей «К крестьянству РСФСР» 23 марта 1921 года говорилось:  «Постановлением Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров развёрстка отменяется и вместо неё вводится налог на продукты сельского хозяйства. Этот налог должен быть меньше, чем хлебная развёрстка … По выполнении налога оставшиеся у крестьянина излишки поступают в его полное распоряжение. Он имеет право обменивать их на продукты и инвентарь, которые будет доставлять в деревню государство из-за границы и со своих фабрик и заводов; он может использовать их для обмена на нужные ему продукты через кооперативы и на местных рынках и базарах ...».  Сельскохозяйственный налог устанавливался до 30 процентов от чистого продукта. Что такое чистый продукт не пояснялось. Как будто у крестьян были какие-то грязные продукты, о чем могли предполагать партийные полуграмотные составители закона, не имевшие малейшего представления о крестьянской жизни. В действительности же налоговое бремя составляло примерно до трети собранного урожая, которую крестьяне обязаны был отдать так называемому государству. Наивно думать, что в каком-либо крестьянском дворе были излишки хлеба, выращенного своими руками, и о которых упоминается в официальном партийном документе, рассчитанном на усмирение возмущённого, «тёмного» народа. Для многих крестьян грабительский налог, предписанный большевицкими вожаками, был совсем не под силу: в большинстве губерний с нечернозёмными, худыми землями собранного хлеба едва хватало, чтобы прокормить свои многодетные семьи до нового урожая. И к таким вовсе небогатым и, по сути, нищим крестьянам, по-прежнему, продолжали наведываться непрошеные, нежданные гости только не с винтовкой в руках или с пулеметом, как раньше, при продразверстке, а с маузером под замусоленной, помятой кожанкой, чтобы, прикладывая его к груди «провинившегося» хозяина-налогоплательщика, выколотить из него непосильную большевицкую подать.  Большевицкие горлопаны, метившие в Наполеоны, обещали крестьянам пере-дать землю, но не прошло и пяти лет после октябрьского переворота, как Земельный кодекс, принятый в 1922 году, навсегда отменял право частной собственности на землю, недра, воды и леса. Землю окончательно, навсегда отняли у крестьян, и они вынуждены был пахать и сеять не на своей, а на чужой земле, принадлежавшей якобы государству. А что такое государство? В то время «государство» представляло собой разбухавший как злокачественная опухоль на истерзанном теле народном многочисленный, рождённый революцией класс большевицких чиновников разных уровней вместе с верными, преданными служаками разных мастей. Все эти многочисленные нахлебники не пахали, не сеяли и не стояли у станка. Владеть же землёй через так называемую государственную собственность всем этим новоявленным «слугам народа» необходимо было вовсе не для того, чтобы, работая в поле, своим трудом добывать хлеб насущный и кормить себя и свои семьи, а для того, чтобы, используя этот надёжный механизм удержания власти в своих руках, беспредельно эксплуатировать подневольных, закабалённых крестьян.  Большевицкие «мудрецы» понимали, что полностью отделить крестьян от земли всё же нельзя – не пойдут же они сами в поле, чтобы выращивать себе хлеб. Поэтому они придумали способ возвращения земли крестьянам во временное пользование через аренду. Сдача земли в аренду допускалась на срок не более одного севооборота: при трёхпольном – на три года, а при четырёхпольном – на четыре. При этом, согласно договору аренды, никто не мог получить во временное пользование дополнительно к своему наделу больше земли, чем способен был обрабатывать силами своего хозяйства. После истечения срока аренды, чтобы оформить её на следующий срок, крестьянин вынужден был идти на поклон к большевицким чиновникам и доказывать, что он честно трудился на земле и исправно платил налоги. При этом, ссылаясь на земельный кодекс, любой маломальский волостной чиновник, едва владевший простейшей грамотой, но вкусивший сладкие плоды власти, и её никем и ничем неограниченную силу, с трудом выводя на бумаге вместо подписи корявую загогулину, без суда и следствия мог лишить любого крестьянина земли, несмотря на то, что такой благочестивый труженик, любя свою землю больше, чем самого себя, работал в поте лице и лучше других знал, как и когда нужно пахать и сеять, чтобы возделываемая землица его мозолистыми руками приносила богатый урожай. Большевицкие вожаки и приспешники, вознёсшиеся над народом и далёкие от крестьянской жизни, не умевшие и не хотевшие ни пахать, ни сеять и не знавшие, каким тяжким трудом даётся хлеб насущный, предписывали крестьянам строгие правила и условия их труда. Так, использование наёмного труда допускалось лишь при «непременном сохранении хозяйством своего трудового строя, или при условии, если все наличные трудовые члены хозяйства наравне с наёмными рабочими принимают участие в работе хозяйства». Составить такое предписание могли только невежественные бумагомаратели, оторвавшиеся от кормилицы-земли и не знавшие, что такое наёмный труд и что во всех деревнях и сёлах в страдную пору или во время посевной и сбора урожая, в каждом небольшом крестьянском хозяйстве трудятся в поте лица не только трудоспособные члены семьи, но их подрастающие дети, их ближние и дальние родственники, их соседи, и все, кто захотел бы помочь им в этой нелёгкой работе в поле. И так повторялось поочерёдно в каждом крестьянском дворе пока полностью не завершалась горячая пора посевной либо сбора урожая.  Далеко не все крестьянские хозяйства облагались одинаково налогом, введён-ным вместо грабительской продразвёрстки. Наиболее трудолюбивые и зажиточные крестьяне, лучше других освоившие земную практику ведения сельского хозяйства и с большим усердием работавшие в поле, вынуждены были платить налоги по завышенным ставкам. Поэтому многие из них, зная о том, что придётся отдать значительную часть собранного урожая в виде грабительского налогового побора, не видели смысла в дальнейшем разворачивании и расширении своего хозяйства.  Несмотря на многие очевидные изъяны НЭПа, сельское хозяйство всё таки по-степенно становилось на ноги, и к 1926 году продовольственное снабжение в стране значительно улучшилось. У крестьян со средним достатком, обзываемых середняками, появился маломальский стимул работать, и у некоторых из них, наиболее активных и предприимчивых, существенно увеличились земельные наделы и даже появились свои конные  сеялки, жатки и механические веялки.

  

В России, где во времена НЭПа более 80 процентов населения составляли крестьяне, основная тяжесть совокупного налогового бремени ложилась на их плечи. С каждым годом всё больше и больше продовольствия и денег требовалось на содержание стремительно разрастающегося части населения, не занимающейся производительной деятельностью. К ней относились многочисленные большевицкие чиновники вместе со своими служаками, заключенные в тюрьмах, армия, милиция и другие слои населения. Огромные трудовые и материальные ресурсы требовалось и для восстановление разрушенной промышленности. Кроме того, немалые ресурсы и деньги налогоплательщиков безрассудно и преступно тратились на поддержку мировой революции с дальним прицелом большевиков, метивших в Наполеоны, распространить свой безумный опыт на весь мир, чтобы прибрать власть к своим рукам везде и всюду. И чтобы покрыть все эти мыслимые и немыслимые баснословные материальные и финансовые расходы, не стало хватать средств в виде собранных натуральных и денежных налогов. Не помогало и значительное повышение налогообложения зажиточных крестьян. Поэтому со средины 1920-х годов активно использовались не налоговые, а другие способы пополнения казны: принудительные займы, занижение цены на зерно и удорожание промышленных товаров. На такую «единственно верную» политику крестьяне отреагировали очень быстро – перестали продавать зерно сверх того, что им требовалось для погашения налога. Опять возник рукотворный кризис сбыта промышленных товаров. Хотя и крестьяне остро нуждались в них, но не могли их купить по непомерно высоким ценам. В дальнейшем подобные экономические кризисы периодически повторялись и с каждым годом обострялись.  К 1925 году становилось всё яснее и отчётливее, что народное хозяйство в стране раздирали на части внутренние противоречия, обусловленные непрофессиональным управлением на всех уровнях: продвижению к рынку мешали личные амбиции и политические факторы – боязнь большевиков потерять власть и возвращения к военному коммунизму, массовому голоду и к крестьянской братоубийственной войне. Всё это привело к непримиримым разногласиям в разношерстной большевицкой среде. Так, в 1925 году Николай Бухарин, расстрелянный через тринадцать лет, призывал крестьян: «Обогащайтесь, накапливайте и развивайте своё хозяйство!». Его противники требовали совсем другого – усиления борьбы с «кулаками», которые, по их мнению, обладали не только экономической, но и политической властью в деревне.  Усиливалась и накалялась до предела ожесточённая борьба внутри большевицкой партии, где, по мнению Ленина, «на сто человек порядочных девяносто негодяев». На самом же деле в партии были разные люди. Одни из них, отказавшись верить Слову, которое было в начале и которое призывало любить ближнего своего, поверили лукавому, льстивому слову, призывающему не спасать душу человека, а рушить до основания всё старое, чтобы построить безбожный новый мир – «светлое будущее», призрак которого бродил не только в Европе, но и в горячих головах «просвещённых» соотечественников, решивших чужими руками на костях народных построить земной рай сначала в отдельно взятой стране, а потом и во всём мире. Другими же партийцами с красным билетом, освободившимися от совести, полностью и безраздельно овладел страшный демон властолюбия и тщеславия. Такие незатейливые карьеристы, наблюдая за полуобра-зованными, а иногда и безграмотными партийцами, без особого труда пролезшими во власть, ещё до вступления в партию усвоили незамысловатое правило: не надо большого ума, чтобы пробиться к власти. При этом совсем не нужны знания, которые даются прилежной учёбой и усердным трудом, не нужно в поте лица работать в поле от зори до зори или стоять до изнеможения и обморока у станка, а всего лишь достаточно заполучить красный билет, который позволит им, протиснувшись в тесно сплочённые партийные ряды, обеспечить себе безбедную жизнь. Кого же из таких разных партийцев «вождь мирового пролетариата» считал негодяями? По-видимому, именно тех заблудших обладателей красных билетов, кто, опомнившись, осознал, что путём арестов без суда и следствия, разбойных грабежей и расстрелов не удастся приблизить светлое будущее ни на один шаг, и поэтому они любыми способами уклонялись от прямых указаний большевицких вожаков совершать кровавые и бандитские подвиги. Но такие убеждённые в своей правоте партийцы, в душе которых пробудилась совесть, не нужны были большевицким вершителям судеб народных, включая самого главного.

  

Обострялась политическая борьба не только на всех партийных уровнях, но и на самой вершине властной пирамиды. Соперники Троцкого – Зиновьев, Каменев и Сталин – стали противопоставлять ему авторитет Ленина, стремительно раздувая его до культа личности и развешивая портрет «вождя мирового пролетариата» в каждом многолюдном месте, не исключая даже тех укромных мест, куда царь ходил пешком. Эти непримиримые, враждующие между собой соперники и ярые противники прекрасно знали, чем будет усеян «единственно верный» путь в «светлое будущее», предначертанный их учителем и кумиром Лениным, открыто заявившим: «Пусть девяносто процентов русского народа погибнет, лишь бы десять процентов дожило до мировой революции». За что же «гениальный вождь» собирался погубить именно русский народ, а не евреев, поляков и грузин, которые все вместе или раздельно заняли многие важнейшие посты на самой вершине большевицкой пирамиды? Может быть, за то, что русский мужик, с самого раннего утра до позднего вечера не разгибая спины в поле, добывал хлеб насущный и, не доедая сам, кормил им расплодившихся большевицких вожаков вместе с их преданными служаками и многочисленной камарильей?  «Единственно верный» путь, начертанный «вождём мирового пролетариата», выбрали сознательно его последователи с дальним прицелом, чтобы, гордо называясь «верными ленинцами» и «защитниками ленинизма», взметнутся, как можно быстрее, на вершину властной пирамиды, а о том, что она по-прежнему будет возводиться на костях, утопая в крови, они и слышать не хотели, хотя и знали об этом. Такой хитроумный, большевицкий путь, как показали дальнейшие печальные исторические события, оказался особенно опасным и трагическим при однопартийной диктаторской системе, в которой всеми средствами вытравливалось духовно-нравственные ценности и в которой все партии, кроме большевицкой, были уничтожены. Один из высокопоставленных советских чиновников Михаил Томский в апреле 1922 года справедливо заметил: «У нас несколько партий. Но, в отличие от заграницы, у нас одна партия у власти, а остальные в тюрьме». Один лишь подтверждающий пример: летом того же года состоялся открытый процесс над правыми эсерами – постыдное судилище над неугодными партийцами.  С увеличением численности членов большевицкой партии изменялся и её бюрократический аппарат, в котором всё весомее и значимее становилась должность секретаря, поначалу совсем незаметная и второстепенная по определению. В 1922 году была официально введена партийная должность генерального секретаря, которую занял Сталин, оставаясь на этом «архиважном» посту до 1934 года. Позднее первые секретари обкомов и секретари многочисленных парткомов стали главными фигурами во всей многоступенчатой партийной иерархии власти. Процессы бюрократизации партии и централизации диктаторской власти происходили на фоне резкого ухудшения здоровья Ленина. Год введения НЭПа был последним годом его полноценной жизни. В мае 1922 года его поразил первый удар – пострадал головной мозг, а в марте следующего года случился второй удар, после которого он почти на полгода выпал из жизни, заново учась выговаривать простые слова. Едва он начал оправляться от второго приступа, в январе 1924 года последовал третий и последний. При вскрытии трупа обнаружилось, что нормально функционировало лишь одно полушарие головного мозга. После смерти Ленина его последователь Сталин шаг за шагом стремительно взбирался на большевицкий олимп, и к концу 1920-х годов он достиг своей цели – вся диктаторская власть была полностью сосредоточена в его цепких, окровавленных руках.   Одновременно с непримиримой борьбой за власть среди большевицких вожаков во всех звеньях диктаторского управления, включая низовые и средние, возрастало число противников новой экономической политики, которая давала некоторую свободу предприимчивым хозяевам, с которой не могли принципиально согласиться многие «просвещённые» партийцы, метившие в Наполеоны и стремившиеся властвовать, несмотря ни на что, везде и всегда до скончания века.  Нэповские преобразования коснулись в той и или иной мере все сферы производственной деятельности и, особенно, промышленных предприятий, которые подвергались бесконечным, бессмысленным, разрушительным реорганизациям. И в то же время была сделана попытка внедрить хозяйственный расчёт: после фиксированного взноса в государственный бюджет предприятиям разрешалось самим распоряжаться оставшейся частью дохода от продажи своей продукции.  Полученную на предприятии прибыль разрешалось тратить не только на его развитие, но и на повышение заработной платы и выплату премий. Хозрасчётная организация производства в какой-то степени означала возврат к старому механизму хозяйствования, который был полностью разрушен в вихрях враждебных большевицкого переворота.  С внедрением новой экономической политики была упразднена трудовая армия, в которой использовалась бесплатная рабочая сила, были отменены обязательная трудовая повинность и ограничения на перемену места работы. Существенно возросла и численность рабочих и служащих во всех отраслях народного хозяйства – она увеличилась с 5,8 миллионов в 1924 году до 12,4 миллиона в 1929 году.  Со второй половины 1920-х годов самопроизвольно, без каких-либо большевицких директив, спущенных сверху, началось свёртывание НЭПа. С каждым годом обострялись противоречия в деревне, где местные партийные власти явно и открыто притесняли зажиточных крестьян, обозванных кулаками. Все труднее становилось собирать немыслимо большие налоговые подати и обеспечить продовольствием и другими товарами возрастающую часть населения, не занятую в производстве и сельском хозяйстве и прильнувшую к дармовой партийной кормушке. Промышленные предприятия не смогли наладить производство дешёвых товаров широкого народного потребления, в которых нуждались все слои населения, включая крестьянство. Для выхода из такого очередного рукотворного кризиса управления большевицкие «мудрецы» предложили взять курс на форсированную индустриализацию и коллективизацию. Этот «научно обоснованный» курс построения социализма в отдельно взятой стране был включён в первый пятилетний план развития народного хозяйства, единогласно принятый в октябре 1928 года в сопровождении продолжительных аплодисментов, переходящих в бросание лаптей. С того времени большевицкие властители поставили крест на всех завоеваниях НЭПа, хотя формально новую экономическую политику никто не отменял. На законодательном уровне она была упразднена примерно через три года с принятием постановления о полном запрете частной торговли в СССР. Большевицкие вожаки по своему скудоумию не могли понять и предвидеть, что со свёртыванием НЭПа и взятием курса на форсированную индустриализацию и сплошную коллективизацию начинается самый страшный этап варварского нашествия на деревню, при котором миллионы крестьян были уничтожены, брошены в тюрьмы и сосланы, а остальные попали в колхозную кабалу, и об этой печальной статистике молчаливо свидетельствуют многие архивные документы. Одурманенные никем и ничем неограниченной властью большевики не хотели понять и большего – истинная высшая власть – это не власть над беззащитным закабалённым народом, а власть над самим собой, которая только одна способна побороть в себе ненасытных дьяволов властолюбия и тщеславия. Они не хотели понять и другую прописную истину – власть без доверия народа ведёт неизбежно к его тяжелым испытаниям, страданиям, мукам и гибели.  

Профессор Карпенков Степан Харланович.