ЖРЕЦЫ И ЖЕРТВЫ ХОЛОКОСТА

Косматые сердца (Продолжение)

http://www.voskres.ru/taina

КОСМАТЫЕ СЕРДЦА

Спасение Агасфера в его погибели.

Рихард Вагнер

В глубинах явления, именуемого Холокостом, таится множество историче­ских, политических, религиозных, этнических, психологических и прочих зага­док. Не всем участникам этой бесконечной драмы выгодно, чтобы они были разгаданы. Потому-то Холокост объявляется событием не подлежащим изуче­нию и осмыслению. Однако все тайное рано или поздно становится явным. Вот так постепенно проявляется одна из самых странных и зловещих тайн Холокоста, которую исследовал еще в 70-х годах прошлого века немецкий историк Хеннеке Кардель в книге "Адольф Гитлер – основатель Израиля", переведен­ной на русский язык и опубликованный у нас в 2004 году крошечным тиражом.

После издания этой книги в Женеве автор неоднократно привлекался к су­ду со стороны еврейских организаций, но выиграл все судебные процессы, поскольку подтверждал в судах документами все спорные выводы своего ис­следования.

Хеннеке Кардель, подполковник вермахта в отставке, кавалер Железного креста, воевал в составе германских войск на Восточном фронте, побывал в советском плену, а после войны, задумавшись о ее причинах и тщательно изучив европейские архивы, сделал парадоксальный вывод о том, что многие вожди гитлеровского рейха, прославившиеся своими антисемитскими взгля­дами и ратовавшие за чистоту германской расы, на самом деле были сами отнюдь не "арийского", а в той или иной степени семитского происхождения, и что их политика в 30-е годы прошлого века преследовала одну цель – вы­теснение восточноевропейского еврейства в Палестину.

С этой точки зрения эпоху Третьего рейха и Холокоста истолковывали Ио-хим Фест в книге "Гитлер" (1973 г.), Б. Енгёльман "Германия без евреев" (1970 г.), а также многие историки послевоенной Европы, такие как Конрад Хайден, Ганс Франк, Август Кубичек, Хельмут Хайдер, Ганс Циглер, и особен­но Дитрих Брондер, профессор и доктор исторических наук, руководитель безрелигиозных еврейских общин Германии, издавший в 1975 г. в Швейцарии книгу "Bevar Hitler Kom" ("До прихода Гитлера"), из которой значительную часть информации взял для своего исследования X. Кардель.

В этом же ключе написаны книги американских историков еврейского происхождения Вальтера Лангера "The Mind of Adolf Hitler" и Вилли Фришау-ера "Himmler" (NY, 1962). Для советской "интернациональной" идеологии эта информация была крайне нежелательной. Подобные книги не переводились, не упоминались в исследованиях историков, и вообще вся тема находилась под цензурным запретом, что объяснялось особым характером создания высших эшелонов советской власти, начиная с первых лет ее существования: табу на тему "кремлевские жены", на семейную жизнь генсеков, родословное древо Владимира Ильича Ленина было обязательным.

Вспомним хотя бы, какой скандал вспыхнул в 30-е годы, когда Мариэтта Шагинян, собирая исторический материал для книги о вожде, "вдруг" обнару­жила, что по материнской линии он происходит из еврейско-немецкой семьи Бланков! Скандал этот был моментально задавлен, и "табу" восстановлено.

Смешно сказать, но об одной шестнадцатой семитской крови в жилах Пушкина знал каждый любопытный школьник, но о Владимире Ленине этого знать было нельзя.

Поэтому такого рода знания и о гитлеровской верхушке не приветствова­лись в советской исторической литературе, как и тема "еврейского антисеми­тизма" в эпоху Третьего рейха.

За 10 лет до появления книги Карделя Ханна Арендт вплотную подошла к исследованию "антисемитизма" евреев, когда в очерках о процессе Эйхма-на писала:

"Роль еврейских лидеров в уничтожении своего собственного народа — это для евреев, несомненно, самая мрачная глава во всей этой мрачной истории. В Амстердаме и в Варшаве, в Берлине и в Бухаресте нацисты могли рассчиты­вать на то, что еврейские функционеры составят списки лиц и опись имущест­ва, добудут деньги на депортацию и уничтожение у самих депортируемых, возьмут на учет освободившиеся квартиры и предоставят полицию, чтобы по­могать хватать евреев и запихивать их в поезда... То, что в лагерях смерти прямую помощь при уничтожении жертв оказывали обычно еврейские коман­ды, этот сам по себе известный факт полностью подтвержден свидетелями на процессах: как зондеркоманды работали в газовых камерах и крематориях, как они вырывали золотые зубы у трупов и отрезали волосы, как они рыли моги­лы, а позже снова разрывали те же могилы, чтобы скрыть следы массовых убийств, как еврейские техники строили газовые камеры в Терезиенштадте, которые, правда, не были использованы, как еврейская "автономия" дошла до того, что сама стала палачом евреев" ("Эйхман в Иерусалиме", 1964 г.)

Это — страшные картины. Однако то, о чем пишет Хеннеке Кардель, по-своему и таинственнее и страшнее.

Если верить генеалогическим изысканиям Карделя и других европейских историков, на труды которых он ссылается, то почти у всех верховных жрецов Третьего рейха в жилах текла семитская кровь. "После смерти президента Гинденбурга у рычагов власти в Берлине не осталось ни одного челове­ка, который не имел бы примеси еврейской крови" (X. Кардель, стр. 126).

Сам фюрер, как сообщают многие источники, являлся по материнской линии внуком австрийского еврея Франкенбергера (стр. 20).

Йозеф Геббельс, министр нацистской пропаганды, был, оказывается, "потомок испано-голландских евреев, которого в школе дразнили раввином" (стр. 90).

"... Рудольф Гесс, сын английской еврейки, получивший английское вос­питание в Египте, имевший хорошие связи с высшей английской знатью. Только он мог бы Договориться с Черчиллем".

"При анализе этих тесных связей между гитлеровским движением и за­падными евреями заслуживает внимания начало политической карьеры буду­щего "заместителя фюрера" Рудольфа Гесса. На войне (1914-1918 г. – Ст. К.) он был летчиком, после войны стал в Мюнхенском университете ассистентом профессора политэкономии Хаусхоффера, католика еврейского происхожде­ния, женатого на еврейке. Гесс и Хаусхоффер были членами Общества Туле. Гесс составлял тогда программу партии, а пункт 1 гласил: "Партия является антисемитской" (стр. 75—77).

"В политическом руководстве Гитлера был силен элемент с еврейской примесью среди тех, кто занимался борьбой с евреями и их уничтожением. И генерал СС Эрих фон дем Бах-Зелевский, возглавлявший борьбу против партизан, и генерал СС и бывший гауляйтер Вены Одиль Глобочник, "истре­битель евреев", были люди с примесью еврейской крови" (стр. 206).

"Когда война стала войной на два фронта и тем самым была проиграна, Гитлер поручил своему ближайшему сподвижнику, начальнику полиции Рейн-харду Тристину Ойгену Гейдриху, отец которого первоначально носил фами­лию Зюсс и о котором Гиммлер говорил, будто он "преодолел в себе еврея", заняться так называемым окончательным решением еврейского вопроса" (стр. 8).

"Повешенный в Нюрнберге генерал-губернатор Польши полуеврей Ганс Франк, во времена борьбы за власть юрисконсульт Гитлера, в своей опубли­кованной позже книге "Перед лицом виселицы" ясно дал понять, что знал о еврейском происхождении Гитлера... Его ненависть к евреям, возможно, обусловлена психозом ненависти к собственной крови" (стр. 14, 99).

"Адмирал Канарис, руководитель немецкой военной разведки и зарубеж­ного шпионажа, вмешался во внутреннюю политику и предложил, чтобы все оставшиеся в рейхе евреи носили желтую шестиконечную звезду, как им предписывалось в разных странах в средние века. Эту идею он развил однаж­ды в саду у соседа <...>. Соседа звали Рейнхард Гейдрих. Он с воодушевле­нием воспринял идею Канариса <...>. Он сделал и кое-что еще: приказал прикрепить к некоторым скамейкам в парках надписи: "Только для евреев". Оба шефа секретных служб знали, что каждый из них хранит досье о еврей­ском происхождении другого в несгораемом шкафу" (стр. 150).

В элите итальянского фашизма, как сообщает историк В. Вулич ("В плену фикций", журнал "Вече", № 37, 1990), также состояли евреи: теоретик партии Ариас, основатель римской парторганизации Рокка, министр внутренних дел Финци. Более того, любовницей Бенито Муссолини была журналистка Марга­рита Сарфатти, "которую называют духовной матерью итальянского фашизма <...>. Она родилась в богатой еврейской семье в Венеции <... > познакомив­шись с Муссолини, сыграла важную роль в его превращении из социалиста в лидера фашистского движения, будучи его имиджмейкером, психоаналити­ком, автором его зажигательных речей и редактором официального журнала, рупора движения"(русскоязычная газета "Форум", № 288, 2010. Нью-Йорк).

Холокост, конечно же, стал (при всех спорах об окончательных цифрах) одной из самых массовых "этнических чисток" в истории человечества. И то­му способствовали два обстоятельства: преодоление элитой гитлеровского рейха "своей еврейской составляющей" и, конечно же, непримиримое отно­шение цивилизованных западных евреев к своим восточным родственникам.

***

Но здесь необходимо сделать отступление от гитлеровских времен в XIX век. Во время наполеоновских войн, пламенных и бурных, словно вешние грозы, Европа в считанные мгновения истории освободилась от последних пут средневекового бытия. Наступил век буржуазных революций во Франции, в Италии, в Австро-Венгрии, век мощного объединения Германии в бисмарковское государство и в конечном счете век окончательного освобождения евро­пейского еврейства от всякого рода ограничений и притеснений. Более того, с утверждением банковской династии Ротшильдов, которые, по меткому оп­ределению Рихарда Вагнера, имея возможность быть "королями банкиров", предпочли стать "банкирами королей", а также с выходом на историческую арену Карла Маркса с его "Манифестом", с националистическим ответом марксизму Теодора Герцля и его соратников по сионизму стало ясно: ближай­ший ход мировой истории будет во многом зависеть от того, как человечест­во совладает со всеми этими тектоническими сдвигами, скоропостижно ро­дившимися, как близнецы, из темной и, казалось бы, уже бесплодной утро­бы еврейства. Через две тысячи лет после появления христианства еврейство снова властно вышло на поверхность мировой жизни. Однако, как ни пара­доксально, это триумфальное появление на авансцене истории одновременно рождало из среды самого еврейства немало пророков, выступавших с самы­ми мрачными прогнозами относительно судеб "избранного народа".

Вениамин Дизраэли, будущий лорд Биконсфильд, не раз предупреждал своих современников о том, какую роковую роль в разрушении европейской жизни играют ашкенази – восточноевропейские местечковые революционе­ры. "Эта мощная революция развивается полностью под еврейским ру­ководством <...>. Во главе всех тайных обществ стоят люди еврейской расы". Однако на пути этой революционной силы стояло сословие европей­ских ассимилированных евреев сефардов, о которых знаменитый в свое вре­мя американо-английский писатель Дуглас Рид в книге "Спор о Сионе" пи­шет так:

"Начиная с Французской революции жившие во Франции евреи постоян­но предостерегали против пришельцев с Востока, провоцировавших вечные беспорядки и столкновения с коренным населением в Эльзасе; евреи Сефар-ды противились этому злому поветрию, дувшему с Востока. Уравнение в пра­вах сняло с них многочисленные ограничения, и они рисковали потерять все полученное, если бы "разрушительный принцип", принесенный с Востока тал­мудистской сектой евреев-ашкенази, остался победителем в своей войне против христианской Европы. Предостережния Дизраэли были обращены именно к ним, возможно, в еще большей степени, чем к христианам". Диз­раэли был не одинок в своих опасениях. Следующее поколение европейских мыслителей было куда более решительным. Чистоковный ариец, "сумрачный германский гений" Фридрих Ницше и еврейский вундеркинд Отто Вейнингер, живший в Австрии при молодом Гитлере, волею судеб объединились в общей ненависти и к еврейству и христианству, что объективно аукнулось через не­сколько десятилетий и способствовало практике Холокоста. Семидесятилет­ний Ницше умер в 1906 году, а двадцатитрехлетний Вейнингер покончил с со­бой в 1903-м.

Главные книги каждого из них – "Пол и характер" Вейнингера и "Антихри-станин" Ницше – сразу же стали культовыми книгами и европейской и рус­ской интеллигенции. Оба они и при жизни и после смерти были ее кумирами. Оба они, каждый по-своему, создали в Европе культ сверхчеловека, властно завладели душами евреев и немцев и определили во многом ход мировой мысли на несколько десятилетий вперед. Книга Ницше была издана в России неимоверными для того времени тиражами, книга Вейнингера лишь за пер­вые пять лет после самоубийства автора выдержала 10 изданий.

"В страницах его книги, — писал в предисловии к одному из них модный критик А. Волынский (Флексер), — целым пожаром горит та мучительная пси­хология, которая так естественна для еврея, критикующего свой народ. Это одна из самых "своеобразных" философий антисемитизма".

О Христе ариец Ницше говорит с ненавистью верховных жрецов иудейско­го Синдериона, словами средневековых талмудистов и местечковых раввинов:

"Этот святой анархист, призывавший чернь, отверженных и "грешников", чандалу иудейского народа, восстать против господствующего порядка язы­ком, который, если можно верить евангелиям, и нынче привел бы в Сибирь, был политическим преступником... Это и привело его к кресту <...>. Он умер за свою вину, – нет ни одного довода за то, что он умер за вину других, сколько бы ни утверждали это".

Роднит Ницше с отцами сионизма и отношение к слабым мира сего, к "су­хим ветвям" племени, которых можно принести в жертву.

"Нет ничего более нездорового в нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Здесь быть врачом, здесь быть неумолимым, здесь действовать ножом — это наше дело, это наш вид человеколюбия, это делает нас философами, гипербореями".

Ну как тут лишний раз не вспомнить высказывания одного из отцов-осно­вателей сионизма о том, что "еврейская кровь – хорошая смазка для созда­ния еврейского государства в Палестине"?

Конечно же, такая сионистско-арийская идеология изначально была враждебна православной основе русской культуры со всеми ее великими име­нами, и Ницше с его хищным мышлением прекрасно понимал это:

"Странный и больной мир, в который вводят нас Евангелия, — мир слов­но из русского романа, где как будто происходит rendez-vous отбросов обще­ства, нервных страданий и детского идиотизма..." "Можно пожалеть, что вблизи этого интереснейшего декадента не жил какой-нибудь Достоевский".

Именно такими же образами оперируют талмудические тексты о Христе, как о "сновидце", "больном еретике", "идиоте"; именно поэтому первое по­коление победивших после 1917 года литераторов-прокуроров вроде Виктора Шкловского и Емельяна Ярославского призывало общество к суду над Досто­евским; наверное, поэтому прямой духовный потомок этих "суперменов" Ана­толий Чубайс недавно не выдержал и проговорился, что он ненавидит автора романов "Идиот" и "Братья Карамазовы"... Может быть, в припадке гордыни в образе Смердякова он узнал себя...

Еврей Отто Вейнингер был по отношению к соплеменникам куда более жесток, нежели ариец Фридрих Ницше.

"Кто ненавидит еврейскую сущность, ненавидит ее прежде всего в себе самом" ("Пол и характер", стр. 374).

"В Ветхом Завете отсутствует вера в бессмертие. У кого нет души, тот не может чувствовать потребность в бессмертии" (там же, стр. 386).

Однако беспощаднее всех — и Дизраэли, и Ницше, и Вейнингера — был Рихард Вагнер, чьи взгляды, изложенные в работе "Еврейство в музыке", опубликованной в Санкт-Петербурге в 1908 году, до сих пор вызывают в ев­рейской среде нешуточные страсти, хотя бы потому, что сам Вагнер был по­лукровкой.

"Вагнер однажды признался во время прогулки философу Ницше: его от­чим актер; еврей Людвиг Гейер — его настоящий отец. <... > Как и Вагнер, Гитлер тоже будет бороться с еврейским началом в себе и преодолеет его. Могила Вагнера в Байрейте и позже оставалась для Гитлера местом паломни­чества. А его будущий главный идеолог Розенберг, сын еврея, иммигриро­вавшего в Швецию, превратится в Прибалтике в арийца и будет торжествен­но вещать: "Байрейт – это завершение арийской мистерии" (X. Кардель, стр. 25).

Не случайно несколько лет назад в Израиле разразился большой скандал, когда один немецкий дирижер приехал на гастроли в Израиль с репертуаром из произведений Вагнера... Одни еврейские меломаны приветствовали эти гастроли, другие шумно протестовали. До сегодняшних дней одна часть об­разованного еврейства ненавидит Вагнера, другая обожает его "нордическую суперменскую сущность".

Многие мысли Рихарда Вагнера, вульгарно понятые, впоследствии стали руководством к действию для Гитлера, если вспомнить, что он жаждал пере­селить восточноевропейское еврейство в Палестину:

"В религии евреи давно уже наши закоренелые враги. А в чистой полити­ке мы, хотя и не приходили с ними в столкновение, но всегда готовы предо­ставить им основание нового царства в Иерусалиме" (Р. Вагнер. "Еврейство в музыке". С.-П. 1908 г.).

И конечно же, самая опасная мысль Вагнера о необходимости "изживать из себя еврейство" была взята у него гитлеровским истеблишментом для ее буквального исполнения и воплощения:

"Для еврея сделаться вместе с нами человеком значит прежде всего пе­рестать быть евреем <...>. Такое спасение не достижимо в довольстве и в равнодушном холодном удобстве. Оно стоит тяжких усилий, нужды, страха, обильного горя и боли.

Принимайте же не стесняясь, мы скажем евреям, участие в этой спаси­тельной операции, так как самоуничтожение возродит вас! <...> Только это одно может быть вашим спасением от лежащего на вас проклятия, так как спасение Агасфера – в его погибели".

Конечно, и Ницше, и Вейнингер, и Вагнер в своих размышлениях о судь­бах еврейства играли с огнем, не зная, конечно, что это будет огонь Холоко-ста. Но их откровения нашли благодарную аудиторию.

Западноевропейская апостасийная, а по сути антихристианская интел­лигенция с жадностью проглотила сочинения Ницше, Вейнингера, Рихарда Вагнера. Захмелевшая, очарованная диктаторской страстностью стиля, ядови­той смесью опасной правды и притягательной площадной лжи, она восприняла их как новых молодых пророков дряхлой Европы. Наша русская интеллигенция вслед за европейской – лишь бы не отставать от Запада! – тут же бросилась в бездну этих соблазнов, не смущаясь ни площадной вульгарностью, ни про­вокаторской энергией этих незаурядных умов. Религия сверхчеловека одурма­нила головы целого поколения и подготовила Европу к усвоению гитлеровской "Моей борьбы" и розенберговского "Мифа XX века". Но слава Богу, на этом этапе мы уже были отгорожены от коричневых соблазнов Европы советской цензурой и железным занавесом.

Не случайно же, размышляя о Вагнере, Отто Вейнингер, который, види­мо, обладал незаурядным провидческим даром, предсказал явление в не­мецкой истории фюрера народу.

"И другому человеку, еще более великому, чем Вагнер, дано будет пре­одолеть в себе еврейство, прежде чем он найдет свою миссию" (О. Вейнин­гер, стр. 376).

Однако, в отличие от Ницше, Вейнингер не порывал до конца с христиан­ством, надеясь, что этот будущий спаситель Германии от фарисейского ев­рейства будет опираться на опыт Христа:

"Христос тот человек, который преодолевает в себе сильнейшее отрица­ние — еврейство, и тем самым создает сильнейшее утверждение — христиан­ство, как самую крайнюю противоположность еврейства" (О. Вейнингер, стр. 406). Маниакальная иллюзия своего мессианства всегда владела созна­нием Гитлера. Еще не ставший кумиром Германии, 18 декабря 1926 года на празднике Рождества Христова в одной из мюнхенских пивных он вещал:

"Рождение Человека, которое празднуется сегодня, имеет для нас, наци­онал-социалистов, огромное значение. Христос был нашим величайшим предшественником в борьбе против еврейского всемирного врага. Он был ве­личайшим бойцом, какой когда-либо жил на земле. Дело, которое Христос начал, но не докончил, я доведу до конца <...>.

Целью галилеянина было освободить свою страну от еврейского гнета" (X. Кардель, стр. 180).

Вот так в больном пропагандистско-плебейском сознании "мессии" наци­онал-социализма Царство Божие, которое должно зарождаться в душах чело­веческих и по Евангелию быть "не от мира сего", обретало зловещие очерта­ния будущего "тысячелетнего третьего рейха".

***

Более подробное и тщательное изучение генетических комплексов Холо-коста открывает исследователям еще одну тайну "еврейского антисемитиз­ма". Оказывается, что мировое еврейство отнюдь не однородный организм, как это нередко кажется представителям других народов. Оказывается, что "е европейской иерархии западные евреи, сефарды, стоят выше, чем ашке-нази" (X. Кардель, стр. 77).

"Гитлеру в его борьбе против восточных евреев оказывали финансовую поддержку западные евреи из Нью-Йорка, которые и сегодня не позволяют хоронить на своем кладбище ни одного восточного еврея, даже если он живет в Нью-Йорке уже в третьем поколении" (стр. 95).

"Гитлер хорошо научился различать культурных и образованных евреев и приезжающих с Востока лапсердачных еврейских торгашей. Он знал о ста­ринной вражде между ними на протяжении столетий. Когда после проигран­ной Первой мировой войны польские евреи начали массами заселять Берлин, еврей Ратенау, министр иностранных дел Веймарской республики, заговорил об "азиатских ордах на песках Бранденбургской марки" (стр. 38).

О сефардах и ашкенази, о западной и восточной ветвях еврейства я узнал еще в 70-х годах прошлого века, прочитав изданные в 1979 году советским издательством "Прогресс" мемуары видной функционерки из ГДР Мишкет Либерман, озаглавленные "Из берлинского гетто в новый мир. Мемуары антифа­шистки". Это был живописный и подробный рассказ о том, как еврейская об­щина из Галиции, прожившая века в замкнутом талмудическом мире под вла­стью раввинов, после начала Первой мировой войны, спасаясь от ее ужасов, переселилась не просто в глубь Германии, а в Берлин, и не просто в Берлин, а в его центр — в район Александерплатц и знаменитой Линденаллеи, в тече­ние полутора лет (в 1915-1916 годах) вытеснив оттуда немецкое население. Ев­реи-беженцы организовали в сердце Германии свое гетто и начали жить в нем по своим законам и обычаям. Вот несколько отрывков из этой откровенной книги: "Да, и в Берлине было гетто. Добровольное... У гетто было свое про­довольственное снабжение... Евреи-иммигранты сами отрезали себя от внеш­него мира. Они жили, как Моисей на Синайской горе: строго следовали деся­ти заповедям и сотням запретов... Большинство ортодоксальных евреев — и старых, и молодых — не умели читать и писать по-немецки... Девочкам приходилось совсем плохо. Они сидели дома и ждали, когда наступит брачный возраст. Смешанный брак считался у верующих евреев самым большим гре­хом. О нем вообще не могло быть и речи... " О матери: "Какие были у нее во­лосы, не знала она сама. Она их просто не имела со времени свадьбы. Ее за­ставили сбрить их, прежде чем идти к алтарю. Так требовал ритуал. Теперь она стригла их каждый месяц. Почти до лысины. Она носила парик, который делал ее старше и еще некрасивей. Мужчинам ритуал запрещал стричь волосы. Они носили длинные бороды и пейсы почти до плеч. Безумный мир..."

О сестрах: "... они накрывали праздничный стол. Все было приготовлено еще в пятницу. Еда стояла в печи. Ее накрывали перинами, чтобы она держа­ла тепло целые сутки. Еда действительно не остывала, но прокисала, особен­но летом. Отсюда столько страдавших желудком из числа фанатичных".

"Участвовать в пирушке женщинам не позволялось. Ни молиться в одной комнате с мужчинами, ни сидеть за одним столом".

"Пурим был очень веселым праздником. Как ночь карнавала. Пурим ос­нован на легенде о прекрасной Эстер, еврейской жене персидского короля Артаксеркса. Эстер удалось удержать министра Хамана от убийства евреев. В этот день в гетто царили дети и молодежь. Они наряжались, ходили от до­ма к дому и разыгрывали эту легенду. Вечером они шли гурьбой в синагогу, захватив с собой трещотки. Как только раввин произносил имя Хамана, они начинали трещать. Возникал оглушительный шум, все смеялись и радова­лись. Вот и дали же мы антисемиту Хаману!"

"Птице связывали ножки, крутили ее над головой и при этом произноси­ли молитву. Малышам надо было все время повторять: "Тебе на смерть, а мне для жизни". Мой маленький братик тоже шепелявил эти слова, в то время как отец крутил петуха над его головой. Затем животных доставляли еврейскому мяснику, чтобы они были зарезаны по ритуалу".

Оказывается, не все евреи похожи на Альберта Эйнштейна, на лорда Диз-раэли или на Иосифа Кобзона. Среди них в начале XX века жила ветвь, циви­лизованная не более, чем племя таджикских огнепоклонников, с которыми я встречался в горах Памира, или африканская народность тутси... Зная все это, начинаешь понимать Ратенау, называвшего восточных евреев "азиатски­ми ордами на песках Бранденбургской марки", и даже мысль Гитлера стано­вится понятной, когда он говорил о том, что "нам необходимо избавиться от этого груза, отправить этот народ туда, откуда он пришел – в пусты­ню" (X. Кардель, стр. 127).

В связи с этим на поверхность истории всплывает один весьма щепетиль­ный вопрос, проясняющий, почему американские и европейские банкиры из сословия сефардов помогали национал-социалистической партии обретать власть и становиться на ноги, почему нефтяной король Детеринг, основатель фирмы "Шелл" Самюэль Маркус, банкир Варбург помогали становлению фа­шизма. Ответ напрашивается сам собой: потому что в их глазах советский коммунизм олицетворяли местечковые варвары "с косматыми сердцами", по выражению В. Шульгина.

"В начале 20-х годов гамбургский банкир Варбург посоветовал немецко­му президенту Эберту остановить наплыв восточных евеев. Когда один по­сланник Уолл-стрита, который должен был обеспечить Гитлера деньгами, засомневался в последнем и спросил Варбурга о его мнении, тот со смехом ответил: "Гитлер сильный человек, и он нужен Германии. Под евреями Гитлер понимает галицийских евреев, которые после войны стали чумой Германии. Евреев чисто немецкого происхождения он признает абсолютно единородны­ми" (X. Кардель, стр. 95).

Весьма глубоко и своеобразно понимал сущность еврейско-немецкого "узла" Генрих Манн, который незадолго до конца войны, обращаясь к раз­громленным соотечественникам, писал в "Слове к Берлину" о причинах изме­нения политики американского истеблишмента к фашистской Германии, о том, почему американские евреи сначала помогали национал-социализму встать на ноги, а потом вступили с ним в беспощадную борьбу:

"Теперь вы можете знать, что это на самом деле было: насильственное прекращение вашей революции (фашистской. — Ст. К.). Они предотвратили ваше социальное движение, потому что некоторые магнаты использовали его против других народов (речь идет об истреблении восточноевропейского ев­рейства. — Ст. К.). Их порученец Гитлер так же не был немцем, как и они".

История, как любил говорить Карл Маркс, западный еврей, осуществля­ется, как трагедия, а повторяется, как фарс. Об этом вспоминаешь, когда до тебя доходят вести о том, как арабская молодежь громит магазины и поджи­гает автомобили в окрестностях Парижа, как ужасаются чопорные англичане при виде целых кварталов Лондона, оккупированных пакистанцами, или о том, как датский карикатурист, изобразивший в карикатурном виде пророка Мухаммеда, скрывается от мусульманских мстителей.

Но разве этот фарс, этот своеобразный реванш Востока не связан исто­рическими корнями с воплями фюрера на арийских сходках 30-х годов о на­ступлении на Европу "жидобольшевизма"?

"Гейдрих при создании своих зондеркоманд в 1941 году (...) говорил по­лицейским перед отправкой на Восток своим звонким резким голосом: "Вос­точное еврейство – это резервуар большевизма, и поэтому, по мнению фю­рера, его необходимо уничтожить" (X. К. – стр. 195).

"По мере эмиграции евреев в США сефарды стали сетовать, что "сброд" грозит наводнить побережье, а восточные евреи, которых они так обзывали, жаловались, что при въезде в США эти "аристократические евреи допрашива­ли их как преступников" (там же, стр. 78). Может быть, поэтому корабль "Сент-Луис" с ашкенази на борту не был принят в 1939 г. американскими се-фардами, потомками голландских и английских евреев, и вынужден был вер­нуться обратно в Европу, где вскоре его пассажиры были погружены в вагоны и отправлены в восточноевропейские лагеря антисемитской Польши, в Освен­цим и Дахау, над воротами которых изгибались громадные лозунги: "Работа — освобождает"...

"Эхйман стал работать под руководством офицера СС, еврея Леопольда фон Мильденштейна, друга сионистов, который планировал "пробудить в воз­можно большем числе евреев стремление уехать в Палестину". "Товарищи по СС удивлялись, как этот еврей Эйхман с ярко выраженным семитским носом попал в их круг <...>, но их обрывали: "Молчать! Приказ фюрера!" (X. Кардель, стр. 131).

А нацистская молодежь в это время, маршируя по улицам немецких горо­дов, скандировала, запугивая еврейских обывателей: "Пускай они уедут в свой Иерусалим, и пусть их там встречает их прародитель Сим" (там же, стр. 59).

Но был ли легендарный Сим прародителем восточноевропейских евреев? И подтверждает ли история их семитское происхождение? На эти вопросы мысль человеческая в разные времена давала разные ответы.

***

Длительное время историческая наука считала, что восточноевропейское еврейство – это потомки евреев, которые в VII-VIII веках пришли вместе с арабами в Испанию, потом постепенно расползлись по западноевропейским сторонам, но, начиная с XII века, спасаясь от погромов и депортаций, проис­шедших в Англии, Испании, Португалии, Франции, Италии, Бельгии, Голлан­дии (это был первый "холокост", во время которого евреи потеряли около 40% своего этноса), они перекочевали в Восточную Европу, в основном в Польшу и Галицию, где замкнулись от внешнего мира в местечковых гетто аж на несколько столетий.

Однако более тщательные исторические исследования, проведенные в XX веке, отвергли эту гипотезу.

После трудов еврейского историка Кастейна, книги Дугласа Рида "Спор о Сионе" и особенно после издания книги "Тринадцатое колено" А. Кестлера взгляд на происхождение восточного еврейства круто изменился.

Все они, и убедительнее всех венгерский еврей Артур Кестлер, с желез­ной логикой доказали, что восточноевропейские евреи ашкенази являются прямыми потомками тюркского племени и никакой общей крови с западными евреями-сефардами не имеют. А объединяет их с семитами не кровь, а все­го лишь иудейская вера, которую их предки хазары приняли в VII-VIII веках новой эры через константинопольских раввинов.

До конца XVIII века европейские народы считали евреями исключительно сефардов, сохранявших память о своем пути из Ханаана через Северную Аф­рику и Испанию в Западную Европу. На таком длительном пути они, конечно, не могли сохранить полную расовую чистоту и полную сохранность иудаист­ской религиозной жизни, и потому некоторые историки считают их "нечисты­ми евреями", но присутствие в их жилах семитской крови несомненно, как не­сомненно и то, что они со страхом относились к своим якобы соплеменникам ашкенази, которые, не имея никаких оснований называть себя семитами, тем не менее имели перед сефардами преимущество в соблюдении всех расист­ских законов Торы, Талмуда и Шулхан Аруха, благодаря замкнутой жизни в гетто под властью всемогущего восточно-европейского раввината.

Вот как описывает все эти противоречия в иудаистской среде Дуглас Рид: "Западные, испанские евреи-сефарды в массе своей были против рево­люции. Она была направлена не только против христиан, но и против них са­мих, поскольку в результате эмансипации в Европе сефарды в значительной степени ассимилировались и вышли из-под влияния старейшин иудаизма, те­рявших свою власть в итоге слияния множества евреев с остальным челове­чеством. Сегрегация была жизненно необходима талмудистскому иудаизму; интеграция означала его смерть <...>. До этого Запад знал только один вид "евреев", и это были сефарды. По словам Кастейна, относящимся к тому вре­мени, когда Дизраэли впервые указал на еврейское руководство революци­ей, "с этого момента можно говорить о восточных и западных евреях". Фак­тически эти столь различные группы существовали независимо друг от друга около тысячи лет <... > многовековая, ничем не ограниченная власть равви­нов в местечковых гетто спаяла восточных евреев в единую массу <...>. Они были идеальным материалом, представляя варваров азиатского происхожде­ния, прошедших вековую талмудистскую тренировку в условиях строжайшего восточного деспотизма".

"Запертых в местечковых гетто восточных евреев-ашкенази заставляли сопротивляться эмансипации всеми возможными средствами, не останавли­ваясь, если нужно было, и перед убийствами".

"Автор этих строк долго жил в Европе и хорошо помнит, с каким недове­рием и даже страхом западные евреи смотрели на восточных, видя в них уг­розу насильственного возвращения в гетто к раввинскому абсолютизму. Не­мецкие евреи не говорили о восточных евреях иначе как с отвращением: "diese ostjuden"; восточные же, переселившиеся после Первой мировой вой­ны из России и Польши в Германию, в свою очередь с презрением называли живших в Германии единоверцев "dise Berliner"!

Я предвижу, какие могут быть возражения этой системе аргументов. Когда я привел их в разговоре с трезво мыслящим историком и публицис­том еврейского происхождения, он поморщился: "Дуглас Рид — человек правых англо-саксонских взглядов, он ведь был близок к Генри Форду с его тенденциозной книгой о еврействе!" Поэтому, чтобы достичь предельной объективности в этом щепетильном вопросе, мы приведем несколько вы­держек из энциклопедии "Холокост", созданной коллективом еврейских ис­ториков во главе с американским куратором Уолтером Лакером, которых ни в коем случае невозможно заподозрить ни в какой "антисемитской тенден­циозности".

Энциклопедия впервые была издана в Лондоне в 2001 году, а переведе­на и переиздана в России издательством "Роспэн" в 2005 г. с помощью по­сольств США и Франции, при участии Института толерантности Всероссий­ской Государственной библиотеки иностранной литературы. Из энциклопедии "Холокост", статья "Британские евреи": "В 1930-х годах британские евреи пережили период глубоких и болезнен­ных социальных перемен. Небольшая, но уважаемая община сефардов утра­тила свое доминирующее положение. Ведущую роль перехватила элита бога­той ашкеназской общины, представители которой возглавили руководящие органы британского еврейства".

"Британских евреев разделяло многое: происхождение, принадлежность к разным поколениям и классам, место жительства, идеология, иммигрантов из восточной Европы, приверженных еврейскому традиционализму, оскорб­лял патернализм англизированной элиты. Европейская молодежь, родившая­ся в Великобритании (преимущественно рабочие), чувствовала отчуждение от культуры родителей иммигрантов (то есть уходила из-под власти Талмуда и раввината. – Ст. К.), но в то же время слабо приобщалась к духовным цен­ностям основной части англо-еврейского общества".

К этому можно добавить, что евреи-сефарды в то время уже глубоко про­сочились в слой британской аристократии: "виконт Герберт Самюэль", "лорд Рединг", "лорд Мелчетт" — такого рода титулы уже не удивляли высшее обще­ство. Да и сам Уинстон Черчилль по материнской линии, как утверждают не­которые источники, был полукровкой, подобно Рудольфу Гессу.

Но тем не менее, когда после аннексии гитлеровским Рейхом Австрии на­плыв еврейских иммигрантов в Англию резко увеличился, "еврейские комите­ты спасения, – сообщает энциклопедия "Холокост", – не могли ни пропустить массы евреев, желавших попасть в Великобританию, ни обеспечить их гаран­тиями". Тогда Отто Шифф, глава Временного убежища для евреев, предупре­дил английские власти, "что Комитет помощи немецким евреям больше не в силах справляться с административными и финансовыми проблемами, и пред­ложил временно приостановить въезд беженцев в страну" (! – Ст. К. Стр. 98). "Называя австрийских евреев "лавочниками и мелкими торговцами", Шифф на­стойчиво побуждал их либо вписаться в британский образ жизни, либо реэми­грировать. Подобные предрассудки ограничивали возможность въезда в Вели­кобританию евреев-ортодоксов" (энциклопедия "Холокост", стр. 100).

"После падения Франции (1940 г.) новый премьер-министр У. Черчилль приказал ввести массовое интернирование иностранцев на том основании, что в их среде могла скрываться "пятая колонна" (! – Ст. К.). К началу июня 1940 г. было задержано около 27 тысяч беженцев, из них 5 тысяч выслано в Канаду и Австралию. Поначалу британские евреи весьма пассивно относились к массовому интернированию еврейских беженцев, в том числе и тех, кто уже прошел через Дахау и Бухенвальд. Такая политика была едва ли не одобрена влиятельной газетой "Европейская хроника", номер 17.05.1940 г. " (стр. 100).

"Британские евреи по большей части стремились эмоционально дистан­цироваться от событий в Европе" <... > "18 июня 1944 г. Хаим Вейцман в на­рушение принятого ритуала выступал на пленарной сессии Депутатского со­вета с речью, в которой подверг резкой критике британских евреев".

"Составной частью британо-еврейской идеологии стала точка зрения, со­гласно которой в антисемитизме в какой-то степени виноваты сами евреи" (энциклопедия "Холокост", стр. 102).

Позиция американских евреев была не лучше английской.

"Религиозные обычаи восточноевропейских евреев, консервативные и традиционные, нелегко приспосабливались к протестантской культуре США <... > враждебность к приехавшим раньше иммигрантам из Германии и Цент­ральной Европы подогревалась классовыми и культурными различиями. До­статочно сказать, что немецкие евреи назывались "верхний город" (uptown), а восточноевропейские – "нижний город" (downtown).

В первую очередь разногласия выражались в том, что евреи "нижнего го­рода" (ашкенази. — Ст. К.) продолжали считать себя народом особым, из­бранным, и тяготели к сионизму" (энциклопедия "Холокост", стр. 25).

В какой-то степени это отношение англо-саксонского и сефардского ис­теблишмента к ашкенази было, видимо, и своеобразной местью за те варвар­ские методы, которыми пользовалась "местечковая братва" во время захвата власти и во время гражданской войны в России.

Как бы то ни было, такая политика британской и американской элиты не­зависимо от ее целесообразности объективно увеличивала масштабы того яв­ления, которое сегодня называется Холокостом.

Но после окончания войны американские ашкенази взяли реванш. Борь­ба двух еврейских сил закончилась, как и должно было быть, капитуляцией одной из них.

В 1954 году в Нью-Йорке состоялась мировая конференция евреев-сефар-дов, участники которой вынуждены были признать свое поражение в длитель­ной столетней борьбе с "местечковыми ордами" и пришли к горестному за­ключению, что из почти 12 миллионов евреев, живущих на земном шаре, только 1 млн 744 тысячи (около 15%) могут считаться сефардами, и что лишь 52 тысячи из этих пятнадцати процентов живут в Западной Европе, где в прежние времена других евреев кроме сефардов просто не было.

Дуглас Рид, вспомнив, что в течение всего предыдущего столетия евро­пейские сефарды предостерегали Западную Европу о надвигающейся местеч­ковой опасности, с иронией заметил: "В наказание их (сефардов. – Ст. К.) подвергли "отлучению" путем самой удивительной операции, когда-либо проделанной статистиками над целым народом: сефарды в течение одного сто­летия были объявлены фактически исчезнувшими (подобно "исчезнувшим" таким же образом много раньше десяти "коленам Израиля") за то, что они "пе­рестали верить в свое особое предназначение, отличающее их от соседей".

Такова была "кровная месть" потомков хазар по отношению к своим свод­ным семитским "братьям-отступникам".

Исторический реванш "неразумных хазар" состоялся. Капитуляция сефа-дов была принята мировым.сообществом. Пророчества лорда Дизраэли оп­равдались. Однако эта победа имеет свою историю.

***

В 1897 году Теодор Герцль со своими единомышленниками предложил ев­реям "всего мира" собраться в Мюнхене на I Сионистский конгресс. Европей­ские сефарды в большинстве своем отказались от этой авантюры. Американ­ские евреи заявили, что они не ожидают "ни возвращения в Палестину, ни восстановления каких-либо законов, касающихся еврейского государства".

Раввины Германии заняли ту же позицию, мюнхенские евреи поддержа­ли их, и Конгресс пришлолсь проводить не в Мюнхене, а в Базеле.

Когда 197 делегатов прибыли в Базель на "Всемирный конгресс", оказа­лось, что все они из Восточной Европы, и среди них, к удивлению "отца сио­низма" Теодора Герцля, почти половина участников была из России. Обеску­раженный Герцль поразился их появлению на арене истории, их местечковой агрессивной сплоченности:

"Перед нами вдруг поднялось русское еврейство, о силе которого мы да­же не подозревали. Семьдесят делегатов прибыли из России, и всем нам бы­ло ясно, что они представляют мысли и чувства пяти миллионов евреев этой страны. Какое унижение для нас, не сомневавшихся в своем превосходстве".

Восторженный романтик Герцль*! Он-то мечтал о создании государства в Палестине, как о прекрасной утопии, в которой, по его словам, – "Богатым евреям, принужденным теперь прятать свои сокровища и пировать при опущенных шторах, там можно будет свободно наслаждаться жизнью". Наивный человек, представляющий государство евреев как государство ис­ключительно богатых людей, как какой-нибудь Лазурный берег или нынешний Куршавель, как "праздник, который всегда с тобой", как Рио-де-Жанейро Остапа Бендера, где все ходят в белых брюках.

Но государственность нельзя купить. На деле строителям этого государст­ва пришлось шагать по трупам сначала англичан, потом мирных палестинских феллахов, вооружаться до зубов, расширять пределы своих завоеваний, спать в обнимку с автоматами УЗИ, тайно от всего мира создавать атомное оружие, выучиться всем навыкам терроризма... И все это могли осуществить лишь ме­стечковые фанатики, появление которых на авансцене истории с ужасом пред­видел британский сефард лорд Биконсфильд-Дизраэли. А чем закончится этот кровавый проект, пока что не знает никто, разве что один Господь.

Из истории известно только одно: христианство овладело душами сотен на­родов, построивших несколько десятков больших и малых государств. Мусуль­манство по количеству объятого им населения Земли и по числу государств, возникших на базе ислама, не уступает христианству. Буддизм охватил сотни миллионов жителей юго-восточного ареала земли, и все государства с народа­ми, исповедующими учение царевича Гаутамы, подтвердили свою жизнестой­кость. Вот какова была роль трех великих мировых религий в создании целых цивилизаций. В их число особой могучей ветвью входит православие.

Иудаизм же рядом с ними отнюдь не мировая, а всего лишь племенная религия, которую приняли в течение земной истории только два племени -древние евреи и тюрки-хазары. И оба эти народа утратили свою государст­венность, как будто в иудаизме с незапамятных времен живет разрушитель­ный вирус рассеяния, аннигиляции, самоуничтожения. Словно бы в его ДНК заложен мистический ген, отторгающий зарождение государственной "тка­ни", а говоря точнее, ген расизма, питающий манию избранности и препят­ствующий созданию органического полноценного государства, которое во все времена возникало, чтобы объединять людей разных верований и разных на­циональностей. Да, древняя Иудея и древняя Хазария просуществовали какие-то небольшие исторические сроки, но иудаистская идея избранности в конце концов подточила изнутри основы их существования. Государство Из­раиль живет полвека с небольшим, но посмотрим, надолго ли его хватит. По­истине, как гласит древнечеловеческая мудрость, народ, выбирающий веру — выбирает судьбу.

Дуглас Рид в "Споре о Сионе" достаточно мудро и взвешенно прокоммен­тировал эту историческую драму:

"Возможно, что за 500 лет до Рождества Христова эти амбиции не выгля­дели чрезмерно фантастическими в среде примитивных ближневосточных племен и на ограниченной территории известного тогда мира; однако, пере­несенные в наш глобальный век (эти слова писались 60 лет тому назад. — Ст. К.), они представляются патологической манией величия, силящейся на­вязать всему миру древние племенные вожделения, порожденные в условиях стычек мелких племен далекой древности".

А еще в "Споре о Сионе", в главе, касающейся создания государства Из­раиль, есть одно пророчество, особенно актуальное сегодня, после ряда ара­бо-израильских войн, после иракской войны и особенно после того, как в со­временной истории завязался ирано-израильский узел:

"С образованием Всемирной сионистской организации, которую запад­ные державы вскоре признали, как власть, стоящую выше их самих, эта "жгу­чая проблема" стала управлять ходом исторических событий. То, что от нее зависит и "будущее всего мира", стало ясно в 1956 г., когда заканчивалась эта книга; в начале этого года политические руководители Америки и Англии вынуждены были с досадой и горечью признать, что следующая мировая вой­на может начаться в любой момент именно в том месте, где они устроили ев­рейское государство, и они мечутся с тех пор взад и вперед по земному ша­ру, пытаясь предупредить это "завершение".

Что ж, как говорит русская народная пословица, — за что боролись, на то и напоролись...

***

В 1922 году в Берлине вышла в свет брошюра, на титуле которой было на­печатано: "Ахадъ Хамъ (Ашер Гинцберг). Тайный вождь иудейский". Автором брошюры был объявлен некий L. Fry, переводчиком с французского на немец­кий Ф. Винберг. Перевод был сделан с публикации из журнала "La vielle France". Суть этой публикации заключалась в попытке доказать, что автором "Протоколов сионских мудрецов" был отнюдь не основоположник политическо­го сионизма Теодор Герцль (такая версия имела хождение), а подданный Рос­сийской империи еврейский религиозный и политический деятель Ашер Гинц­берг, публиковавшийся в те времена под псевдонимом "Ахад Хам" ("один из народа"). Гипотеза эта базировалась на том, что "Протоколы" сначала были якобы написаны на древнееврейском языке, которым не владел Герцль, но ко­торый в совершенстве знал Гинцберг, и что оригинал этого документа, напи­санного на иврите, не только видели (аж в 1890 году!) некие евреи, жившие в Одессе, но и в руках его держали. Но перевод на французский язык был буд­то бы сделан специально для участников I Базельского конгресса сионистов (1897 год), не знавших иврита, и что одна из "французских" копий попала в ру­ки Сергея Нилуса. Отсюда и потянулась вся дальнейшая запутанная и до сих пор еще темная история знаменитого манифеста сионских мудрецов.

Гипотеза эта в брошюре не выглядит достаточно аргументированной, од­нако сама публикация, если не обращать внимания на антиеврейские ба­нальности, типичные для патриотической немецкой прессы тех лет, содержит в себе немало свидетельств и фактов, полезных для объективного историка и проливающих некоторый свет на историю Холокоста.

Ашер Гинцберг, как утверждает автор брошюры, "родился в Сквире Ки­евской губернии 5 августа 1856 г. Его родители принадлежали к еврейской секте хасидов <...>, семнадцать лет он женился на внучке Менахема Менде­ля, знаменитого раввина из Любавичей"...

Надо сказать, что поскольку раввинат в современном иудаизме — высшая кастовая власть, то такого рода брак можно считать приобщением к правящей династии восточного еврейства.

"В 1886 г. он окончательно поселился в Одессе", где основал тайное об­щество "Вне Мойше" ("сыны Моисея"). К тому времени он начинает получать крупную финансовую поддержку от известного еврейского торговца чаем К. Высоцкого.

Название общества объясняется особым поклонением Гинцберга пророку Моисею, а также тому, что "в течение ряда веков евреи верили, что сущест­вует где-то в неведомом месте ответвление еврейского племени, совершенно отделенное от прочих своих соплеменников и состоящее из прямых потомков по прямой линии Моисея. Эти "сыны Моисея" будто знают тайну, открывав­шую способы и средства, с помощью которых евреям суждено добиться по­корения всего мира", (из брошюры об Ахад Хаме).

Гинцберг с группой своих соратников принял участие в Базельском кон­грессе сионистов и когда выяснил намерения вождей западноевропейского си­онизма, их идеологию и тактику, то "сделался определенным их противником. Существовавший в то время официальный сионизм он прозвал "политичес­ким", свой же собственный "духовным" или "практическим" <...>. "Политиче­ский сионизм" Герцля был исполнительным органом независимого ордена "Бнай Брит" и группировал вокруг себя всех евреев Западной Европы и Аме­рики" <... > "Практический сионизм" Ахад Хама собрал под свое знамя евреев Восточной Европы".

Вскоре между Герцлем и Ахад Хамом возникла ожесточенная полемика. Герцль, как сказано во французской брошюре, "был евреем западным, "ас­симилированным" и никогда не испытывал беспощадной ненависти к неевре­ям". Он призывал евреев к тому, чтобы они чувствовали себя гражданами тех стран, где они жили в диаспоре, не порывали с их культурой, языком, обра­зом жизни, даже к ассимиляции он относился спокойно, чего фанатик буду­щего национал-сионистского Израиля не мог принять. И когда Герцль в 1903 году издал роман "Старая новая родина", в котором изложил свои взгля­ды на сионизм, Ахад Хам впал в ярость и жестоко высмеял западного либе­рала Герцля в своем журнале. Ближайший сподвижник Теодора Герцля Макс Нордау заступился за основоположника политического сионизма:

"Ахад Хам упрекает Герцля в желании подражать Европе. Он не может до­пустить и мысли, чтобы мы перенимали у Европы ее академии, ее оперы, ее "белые перчатки". Единственное, что он хотел бы перенести из Европы в "ста­рую новую родину", — это принципы Инквизиции, приемы и способы действий антисемитов, ограничительные законы Румынии в той форме, в какой они нын­че принимаются против евреев. Такие чувства и мысли, им высказанные, мог­ли бы вызвать ужас и негодование против человека, не способного подняться выше уровня гетто <...>. Идея свободы — выше его понимания. Он представ­ляет себе свободу в виде гетто, но только с переменой ролей; так, например, по его мнению, преследования и угнетение должны существовать по-прежне­му, но с тою разницей, что уже не евреи будут их жертвами, а христиане**.

Великую ошибку совершают те евреи, которые доверяют Ахад Хаму! Он ведет их к пропасти".

Однако после того, как Герцль в 1904 году умер при весьма таинственных обстоятельствах, на двух ближайших сионистских конгрессах 1911-го и 1913 го­да восточные комиссары, возглавляемые Ахад Хамом, Хаимом Вейцманом, Захером и другими отморозками еврейства, сокрушили сопротивление толе­рантных сторонников Герцля.

"На этих конгрессах сионисты "политические" "Бнай Брита" приняли всю программу сионизма "практического" восточных евреев <...> принуждены были уступить свое место восточным евреям, русским, румынским, галиций-ским, прошедшим школу Ашера Гинцберга".

О том, что просвещенные образованные российские евреи опасались своей дикой родственной ветви, живущей в черте оседлости, свидетельствует деятельность И. Гурлянда, о которой личный секретарь Григория Распути­на Арон Семанович пишет так: "Господин Гурлянд по рождению своему еврей, сын раввина в Одессе, перешедший уже взрослым в христианство сделался страшным юдофобом ...Он был главным редактором правительственной га­зеты "Россия"... Он имел сильное влияние на царя в еврейском вопросе. Я подозреваю даже, что фактическим застрельщиком процесса Бейлиса был Гурлянд. Во всяком случае, он был неофициальным руководителем по этому поводу проводимой антиеврейской пропаганды. Совещание о том, как ис­пользовать этот ритуальный процесс вообще в борьбе с еврейством, состоял­ся на его квартире".

Последнюю попытку разобраться в отношениях сефардов и палестинских арабов со "спецназом Ахад Хама" сделал в 1912 году один из ярчайших пуб­лицистов сионизма Владимир Жаботинский.

"У нас, евреев, с так называемым "Востоком" ничего общего нет, и сла­ва Богу. Поскольку у наших необразованных масс (читай "ашкенази". — Ст. К.) имеются духовные пережитки, напоминающие "Восток", надо наши массы от них отучить, чем мы и занимаемся в каждой приличной школе <...>. Идем мы в Палестину, во-первых, для своего национального удобства, а во-вторых, как сказал Нордау, чтобы "раздвинуть пределы Европы до Евфрата"; иными словами, чтобы начисто вымести из Палестины, поскольку речь идет о тамошнем еврействе нынешнем и будущем, все следы "восточной души". Что касается до тамошних арабов, то это их дело; но если мы можем им оказать услугу, то лишь одну: помочь и им избавиться от "Востока".

"Поскольку же нам, в течение переходного периода, или после, придет­ся в Палестине жить среди окружения, пропитанного дыханиями "Востока", -будь это окружение арабское или староверо-еврейское, все равно – рекомен­дуется тот жест, который каждый из нас невольно делает, когда проходит в пальто по узким "восточным" улицам Стамбула, или Каира, или Иерусалима: запахнуть пальто, чтобы как-нибудь не запылилось, и смотреть, куда поста­вить ногу. Не потому, что мы евреи; и даже не потому, что мы из Европы; а просто потому, что мы цивилизованные люди".

(В. Жаботинский. "Избранное". 1978 г. Израиль, статья "Восток", 1912 г.)

Конечно же, это исповедь "цивилизованного колонизатора". Но чтобы по­казать бесчеловечную последовательность одного из идейных основателей сионизма, приведу еще одно его высказывание, полное предельного высоко­мерия и полной уверенности в том, что судьбами народов можно распоря­жаться, как деревянными фигурками на шахматной доске:

"Европа морально "наша" <...> этический пафос, создавший все ее ос­вободительные движения, легший в основу ее социальных переворотов, вскормлен нашей Библией <...>. Ее экономический прогресс был бы немыс­лим без международной торговли и без кредита <...> от "Авицебрана" до Эйнштейна десятки тысяч индивидуальных евреев в разных странах лично де­лали науку, философию, художество, технику, политику и революцию, одни на высотах мировой славы, как Спиноза, или Гейне, или Дизраэли, или Маркс, другие во втором, и третьем, и десятом ряду..."

"Европа наша; мы из ее главных созидателей <... > мы начали ее строить еще до того, как начали ее строить афиняне. Ибо главные черты европейской цивилизации: недовольство, "богоборчество", идея прогресса <...> эти чер­ты дали Европе мы".

"Может быть, мы больше всякого другого народа имеем право сказать: "западная" культура есть плоть от плоти нашей, кровь от крови, дух от наше­го духа. Отказаться от "западничества", сродниться с чем-либо из того, чем характерен "Восток", значило бы для нас отречься от самих себя <...> и со­седям нашим по Азии желаем того же: скорейшей ликвидации "Востока" (там же, стр. 255-256).

Красиво все изложено. Но если внимательно вдуматься в эту отлакиро­ванную Жаботинским историю, то станет очевидным, что он приписал евреям строительство всей европейской цивилизации и умолчал о том, какую страш­ную цену уплатили народы Европы за участие в этом строительстве евреев: захват реальной политической власти еврейскими кланами, взращивание и финансирование почти всех европейских революций Домом Ротшильдов и другими финансовыми магнатами Европы, разрушение национальных государств, внедрение в людские души атеистического мышления, выдавлива­ние, выхолащивание христианства из жизни народов, работорговля и созда­ние мировой колониальной системы, организация войн мирового масштаба, унесших десятки миллионов жизней и знатных сословий Европы, и европей­ского простонародья. Да и, в конце концов, создание общества потребления, являющегося последней ступенью к уничтожению всей земной цивилизации.

В сущности, если отвлечься от деталей, Жаботинский еще в 1910-1915 го­дах сказал многое из того, что было повторено нацистской верхушкой, состо­явшей из "четвертинок", "полтинников" и даже стопроцентных евреев.

Они втайне считали себя потомками сефардов, что давало им право свысо­ка смотреть на восточноевропейское, дикое "хазарское" еврейство, хлынувшее во время Первой мировой войны в города Центральной и Западной Европы.

Сам Жаботинский, видимо, происходил из ашкенази, но очень хотел стать сефардом. И в этом была его противоречивая раздвоенность, его миро­воззренческая шизофрения, и даже несовпадение его внешнего облика с убеждением об избавлении европейских евреев от всего "восточного".

В 1989 году в сборнике "Перестройка и еврейский вопрос", изданном Ан­тисионистским советским Комитетом, было опубликовано письмо девяносто­летнего харьковского еврея П. Довгалевского о том, как он, юный гимназист, в 1910 году встретился в Харькове с молодым Жаботинским.

"Низенький, смугловатый, с некрасивым обезьяньим лицом, говоря со мной о сионистском движении, о будущем еврейском государстве, этот чело­век совершенно преобразился. Он словно вырос, глаза его горели, лицо ста­ло одухотворенным, прямо-таки прекрасным... Жаботинский напомнил мне протопопа Аввакума, Саваноролу, библейских пророков и яростных членов Си­недриона"... но "вряд ли видели Жаботинские в мареве своих грез военизи­рованные поселки на склонах гор и в опутанных колючей проволокой долинах, где люди ложатся спать с винтовкой в головах и с пистолетом под подушкой <...>. Как не похож сегодняшний Израиль на то царство, какое рисовалось в мечтах Жаботинскому. Это государство создало свое счастье на несчастье других. Оно изгнало с земли за свои пределы жившее в Палестине арабское население и сотни тысяч людей обрекло на скитания вдали от родины. Сего­дняшние сионисты сами посеяли ветер и, если не поумнеют и вовремя не спо­хватятся, обязательно пожнут бурю".

Но наш прекраснодушный харьковчанин идеализировал в своих воспо­минаниях Жаботинского, потому что последний как раз в те годы, когда про­изошла встреча двух молодых людей в Харькове, писал: "Мир в Палестине будет, но будет тогда, когда евреи станут большинством или когда арабы убедятся в неизбежности такого исхода; то есть именно когда им станет яс­но, что "решение проблемы" не зависит от их согласия". (В. Жаботинский. "Избранное", стр. 248).

Вот это уже слова не мальчика, но мужа, сказанные по-гитлеровски за тридцать лет до "окончательного решения вопроса" и до начала Холокоста.

***

В отличие от образованных сословий народов Западной Европы и запад­ных сефардов российские сефарды и русская интеллигенция (дворянская, творческая, чиновная, клерикальная и прочая) знали, что представляют из себя революционеры хазарского происхождения.

Знали, но не до конца. Потому что даже самые проницательные из них не ожидали, что произойдет после двух революций 1917 года с выдрессированной раввинами массой местечковой молодежи, которая вырвется из-под власти своих жрецов-дрессировщиков и бросит "в мир, открытый настежь бешенству ветров" (Э. Багрицкий) черную энергию своей талмудической ненависти к это­му открытому "и для эллинов и для иудеев" бескрайнему христианскому миру. Освободившись от всех внешних оков иудаистского гетто, это поколение ни на йоту не освободилось от чувства, которое Эдуард Багрицкий назвал "мщенье миру".

Василий Витальевич Шульгин, знавший эту публику по Украине и Гали­ции, так отзывался о них в книге "Что нам в них не нравится". Сначала его поразили "лапсердаки и фантастические пейсы, которые можно было видеть на старинных картинках. Я их впервые увидел "живыми" в 1914 году, когда наши войска вошли в Гатчину; там в полуразрушенном местечке Рава Русская я ви­дел евреев, как бы сошедших со старинных гравюр". Но через три года он пи­сал о них уже куда как с более глубоким знанием: "Коммунисты ухитрились вытащить на социальные верхи <... > тучи мрачных жидов, выскочивших из гетто. Правда, без пейсов, но с косматыми сердцами, а в разряд париев по­садили недорезанную часть русского культурного класса" ("Что нам в них не нравится", стр. 171).

Октябрьский переворот поставил под власть местечковых плебеев рос­сийское аристократическое еврейство. Оно, боровшееся за права "меньших братьев", получившее после февральской революции все гражданские права, все политические и экономические перспективы, после Октября враз потеря­ло их и рассталось со всеми своими привилегиями, со всеми надеждами на участие в будущих парламентских и прочих демократических структурах. Од­нако российские сефарды, в отличие от западных, не сдались местечковым якобинцам, как овцы. Впервые это сопротивление показало себя жарким ле­том 1918 года.

20 июня 1918 года при не до конца выясненных обстоятельствах в Питере был убит Моисей Гольдштейн, лодзинский приказчик, который сначала эмиг­рировал из Польши в Америку, а потом в 1917 году на "корабле Троцкого" под фамилией Володарский прибыл в Петроград, где стал комиссаром Северной коммуны по делам печати, пропаганды и агитации. ЧК арестовало несколько человек, якобы участвовавших в заговоре, кого-то расстреляли, но шумной кампании из дела не получилось. Фигура была незначительная.

Гораздо более громким и трагическим по своим последствиям стало по­кушение на другого "красного Моисея" – шефа Петроградского ЧК Урицкого. Именно оно, совершенное 30 августа, в тот же день, что и покушение на Ле­нина в Москве, стало поводом для того, чтобы 2 сентября 1918 г. ВЦИК, где командовал Яков Свердлов, объявил Советскую республику военным лаге­рем, а 5 сентября Совнарком принял постановление о "красном терроре".

Словом, знойное лето 1918 года изобиловало событиями, столкнувшим и Россию в пропасть гражданской войны: левоэсеровский мятеж, мятеж чехо­словацких военнопленных, страшный декрет о борьбе с антисемитизмом, написанный рукой Якова Свердлова, подписанный Лениным и опубликован­ный 27 июля 1918 г., через 9 дней после зверского убийства царской семьи. А тут еще несколько покушений. Ну, как после этого обойдешься без "крас­ного террора"!

Убийцей Моисея Урицкого оказался молодой человек Леонид Канегиссер, выросший в почтенной сефардской семье. Его дед Самуил был военным вра­чом, получившим потомственное дворянство в 1884 году, отец Иоаким был знаменитым инженером с европейским именем. В доме отца бывали многие аристократы Петербурга, вплоть до министров.

Леонид Канегиссер дружил с Есениным и бывал у него в Константиново, писал талантливые стихи и восторгался февральской революцией, которая дала ему, крещеному еврею, равноправие и открыла двери в Михайловское артиллерийское училище, сделала юнкером, а впереди его ожидало офицер­ское звание. Канегиссер был благородным человеком.

И если, шатаясь от боли,

К тебе припаду я, о мать,

И буду в покинутом поле

С простреленной грудью лежать,

Тогда у блаженного входа

В предсмертном и радостном сне

Я вспомню — Россия, свобода,

Керенский на белом коне.

Однако одновременно он состоял и в сионистской организации, но "гертцлевского", сефардского типа, а люди такого склада презирали и боя­лись Урицкого. Один из них, врач Моисей Грузенберг, в те дни отозвался о Канегиссере так: "Он из лучшей семьи Петрограда, и священный долг его был убить Урицкого. Я даже не остановился бы благословить моего сына, чтобы он убил такого мерзавца".

Но убийство Урицкого и покушение на Ленина вызвало ответную волну же­стокости со стороны высших функционеров власти. Н. Бухарин откликнулся статьей с многозначительным названием "Ленин — Каплан, Урицкий — Канегиссер", расследовать "дело Урицкого" в Питер приехал сам Дзержинский, кото­рый и допрашивал Канегиссера (материалы допроса не сохранились). Нар­ком внутренних дел Петровский обратился с циркулярной телеграммой ко всем Советам с требованием развернуть "красный террор": "Ни малейшего колебания при применении массового террора".

И террор начался. Самый кровавый — в Питере и в Москве. Но и провин­ция не отставала. На Валдае, к примеру, известнейший русский публицист Меньшиков был расстрелян на глазах у жены и детей без суда и следствия. Был ли террор спровоцирован этими покушениями – до сих пор неясно. Но местечковые Робеспьеры воспользовались ими на полную катушку. Из воспо­минаний А. Мариенгофа:

"Стоял теплый августовский день... На улице ровными каменными ряда­ми шли латыши. Казалось, шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: "Мы требуем мас­сового террора".

Первый список заложников, начинавшийся с фамилий великих князей, появился в "Красной газете" 6 сентября 1918 г. Он состоял из фамилий быв­ших банкиров, купцов, владельцев типографий, бывших офицеров, правых эсеров, фабрикантов и прочей "монархическо-буржуазной сволочи". Для ос­трастки сефардов, одобрявших поступок Леонида Канегиссера, в списке бы­ло несколько представителей "еврейской аристократии"... Но из дальнейших списков фамилии такого рода исчезли. Списки были подписаны чекистами Г. Бокием и А. Иоселевичем. На следующий день после покушения на Уриц­кого было "пущено в расход" 929 человек бывших дворян, чиновников, офи­церов и членов их семей.

Внешне покушение на Урицкого выглядело, как отмщение молодого поэта за смертный приговор, вынесенный Петроградским ЧК другу Канегиссера по артиллерийскому училищу еврею Владимиру Перельцвейгу, который якобы ру­ководил заговором в училище против власти Зиновьева-Урицкого. Но одновре­менно покушение это выглядело, с точки зрения евреев-сефардов, как отмще­ние за их "февральскую Россию", как кульминация распри между ашкенази (Урицкий) и сефардами (Канегиссер). Но для обывательской еврейской среды в целом оно было и как гром среди ясного неба: "еврей убил еврея!" Этого не допускали ни законы Моисея, ни правила Талмуда, ни заповеди Шулхан Аруха.

Что же касается произошедшего одновременно покушения на Ленина, то, видимо, ни мотивы, ни причины его никогда не будут выяснены. Поставить Фанни Каплан рядом с Канегиссером? — не получается. Тогда она должна быть сефардкой, еврейской аристократкой, просвещенной дамой, а не мес­течковой "жидовкой". Версия "мести Ленину" сефардами не убедительна, по­скольку он был крещеным в православие, стал образованным юристом, бли­стательным политическим журналистом с незаурядными задатками философа и историка, русским человеком по отцу. Да и мать его, полукровка из немец-ко-еврейского семейства врачей Бланков, отнюдь не местечкового, была ку­да ближе к Дизраэли, нежели к Урицкому.

Его полное равнодушие к иудаизму, атеистический склад натуры и после­довательная борьба за ассимиляцию российского еврейства не дают основа­ния принять эту гипотезу.

Меня всегда удивляли наши патриоты, придававшие фатальное значение четвертушке еврейской крови, пульсировавшей в ленинских венах и артериях. На мой взгляд, Ленин относился к еврейскому засилью в революции куда бо­лее раздраженно и скептически, нежели Сталин. Более того, он позволял себе такие высказывания о еврействе, на которые сам Сталин никогда не решался.

Помнится, что в одном из сочинений 1911-го или 1912 года Ленин неожи­данно заявил о том, что в нашем черносотенстве помимо всяческой интелли­гентской "затхлости" есть здравое ядро — "грубый мужицкий демократизм".

А в начале 20-х годов он же предупреждал Сталина, чтобы последний умел сопротивляться авторитетам и воле еврейских партийных функционеров, а то ведь, заметил Ленин, "на шею сядут".

Незадолго до революции живший в Швейцарии Ленин встретился с дву­мя людьми, приехавшими из России, о чем написал в письме:

"Один еврей из Бессарабии, видавший виды, социал-демократ или почти социал-демократ, брат-бундовец и т. д. понатерся, но лично неинтересен... Другой воронежский крестьянин из старообрядческой семьи. Черноземная си­ла. Чрезвычайно интересно было посмотреть и послушать".

Недаром Есенин в "Анне Снегиной" на вопрос своих земляков: "Скажи, кто такое Ленин?" – отвечает: "Он – вы"; а Николай Клюев в 1919 году пишет знаменитые строки: "Есть в Ленине керженский дух, диктаторский окрик в де­кретах. Как будто истоки разрух он ищет в поморских ответах".

Да, Ленин признавал, что без местечкового еврейства революция потер­пела бы поражение:

"Эти еврейские элементы были мобилизованы против саботажа. Таким образом они имели возможность спасти революцию в этот критический пе­риод. Мы имели возможность захватить административный аппарат только потому, что имели под руками этот запас разумной, образованной рабочей силы".

По некоторым данным, количество "разумной образованной рабочей си­лы", хлынувшей в Центральную Россию из-за "черты оседлости" и занявшей почти все большие и малые административные должности, в том числе и ЧК, составляло более миллиона человек.

За эту поддержку "Революции" (то есть за спасение большевистской вла­сти) Ленину пришлось заплатить большую цену, в том числе и подписать чу­довищный декрет "о борьбе с антисемитизмом".

Но в своих стратегических планах Ленин рассчитывал после достигнутой стабильности все-таки уменьшить еврейское влияние в высших эшелонах власти.

В конце 1922-го – начале 1923 года он обратился с письмом к XIII съезду партии ("Завещание" Ленина), в котором попытался совершить своего рода переворот в Центральном Комитете ВКП(б).

"Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе" <...>. "В первую голову я ставлю увеличение числа чле­нов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни" (в ЦК тогда было 27 чело­век. – Ст. К.).

По предложению Ленина в новый ЦК должны были войти люди, "стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских слу­жащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян". <...> "Я предлагаю съезду выбрать 75—100 рабочих и крестьян... выбранные долж­ны будут пользоваться всеми правами членов ЦК" (т. 45, стр. 343, 348, 384).

Так что местечковому большинству в государственном аппарате было че­го бояться. Однако партийные верхи отвергли "ленинское предложение, а Троцкий написал в ЦК письмо о том, что такое "расширение" ЦК лишит его "необходимой оформленности и устойчивости" и "нанесет чрезвычайный ущерб точности и правильности работ ЦК". Вся еврейская часть ЦК поддер­жала Троцкого, и сущность ленинского письма была сведена к ленинским ха­рактеристикам кандидатов на роль генсека, в то время как идея расширения ЦК была куда более важной. Неудивительно, что среди "старых партийцев" распространились слухи, что Ленин после инсульта не в себе, потому и пред­лагает утопические и вредные для партии реформы. Ленин был действитель­но болен и, несмотря на свой авторитет, не мог уже провести в жизнь реше­ние, которое сделало бы ЦК более "народным" и более "русским".

А письмо это настолько было революционным (или контрреволюционным, с точки зрения "иудушки Троцкого") и опасным для партийных верхов не толь­ко 1923 года, но и будущих времен, что его полностью опубликовали лишь в 1956 году.

В сущности, Ленин предлагал то, что осуществил Сталин во второй поло­вине 30-х годов. Ленин, в отличие от Сталина, обладал мастерством откры­той политической борьбы, никогда не скрывал своих планов и убеждений, и это обстоятельство могло настроить против него его ближайшее еврейское ок­ружение. Некоторые нынешние историки выдвигают гипотезу о том, что летом 1918 года в центре такого заговора мог стоять Свердлов. А история с Каплан таинственна настолько, что даже имя ее подлинное в одних источниках пуб­ликуется как "Дора", в других "Фанни".

"Дело Канегиссера" исследовано до мельчайших подробностей, о нем на­писаны романы, воспоминания, исторические очерки... Об этой же местечко­вой "Шарлотте Корде" не известно абсолютно ничего, кроме того, что сразу по­сле неудачного дилетантского покушения таинственная фурия была доставлена на допрос к председателю ВЦИКа ("президенту") Янкелю Свердлову и через три дня следствия (от которого не осталось никаких документов) была расстреляна.

Наверное, тайна эта никогда не будет раскрыта. Любопытны суждения Шульгина о Ленине из книги "Что нам в них не нравится".

"Гениальность Ленина и состояла в том, что он в водворившемся хаосе увидел еврейского Кита, который плыл среди урагана; уселся ему на спину и поехал к своей цели <... > народная молва, чувствующая истинное положение дела, но расцвечивающая его в легендарные краски, утверждает, что Ленин в конце концов возмутился, когда понял, что он только еврейская пешка. И тогда будто бы евреи убили его утонченным и тайным ядом" (стр. 100).

Но как бы то ни было, воспользовавшись двумя оглушительными покуше­ниями, совершенными в один день 30 августа 1918 года, наши ашкенази раз­вязали "красный террор", число жертв которого до сих пор неизвестно. Одни источники говорят о тысячах, другие о десятках тысяч, третьи о сотнях...

Столица погрузилась в ужас. Все, что потенциально могло сопротивлять­ся, было раздавлено. Не исключено, что и благородный порыв Канегиссера был включен в общую схему этой исполинской провокации.

"Мы сошлись с Осипом Мандельштамом первого мая 1919 года, – пишет в своих "Воспоминаниях" вдова поэта Надежда Мандельштам, – и он расска­зал мне, что на убийство Урицкого большевики ответили "гекатомбой трупов".

Но те, кто в 1918 году во время "красного террора" посеяли ветер, через 20 лет во время "большого террора" пожали бурю.

А что касается сегодняшних оценок истории, то ни Володарский, ни Уриц­кий, ни Канегиссер, ни несколько десятков благонамеренных сефардов не за­числяются в холокостный поминальник, в отличие от некоторых еврейских жертв 1937-1938 годов, еврейского антифашистского Комитета, "дела Михо-элса" и "дела врачей".

***

Анализируя события начала века, Василий Витальевич Шульгин пришел к неутешительному выводу о фундаментальном вкладе, который внесли местеч­ковые революционеры в кровавую оргию всех трех русских революций. Он по­считал, что лишь в 1905-1906 годах в России было убито и ранено более 20 тысяч городовых, офицеров, государственных чиновников и даже рядовых солдат. Конечно, не все они были убиты еврейскими руками, но очень и очень многие:

"Мардохейская история не умерла. Время от времени дикие мысли о мас­совой расправе "с врагами" обуревают еврейские мозги. Что это так, нам до­казали евреи-коммунисты, которые уничтожали русскую интеллигенцию ни­чуть не хуже, чем Мардохёй вырезал (под именем амановцев) персидский культурный класс" (В. Шульгин, стр. 154).

Как по команде, российские "мардохеи" разделились на два отряда. Один (Ахад Хам, Жаботинский, Вейцман, Бен-Гурион, Голда Меир, Пинскер, Менахем Бегин, Ицхак Шамир, Шимон Перес и т. д.) бросился в национал-сионистскую революцию, а другой (Троцкий, Зиновьев, Урицкий, Свердлов, Губельман-Ярославский, Юровский, Голощекин, Блюмкин, Каганович, Яго­да, Бела Кун, Френкель, Розалия Землячка, Уншлихт и т. д.) в обе русские — сначала в февральскую, потом в октябрьскую.

Проницательно писал о генетической общности сионистов и российских местечковых революционеров первого призыва еврейский публицист И. Би-керман в 1923 году:

"Оба с одинаковой решительностью отрекаются от старого мира <...> один и другой имеет каждый свою обетованную землю, которая течет млеком и медом. Это единство схем накладывает удивительную печать сходства на мышление, обороты речи и повадки сионистов и большевиков".

Сейчас об этой когорте "псов и палачей" (как поется в "Интернационале") принято говорить толерантно, с интонациями умеренного сожаления: "Некоторые евреи в России первые 20-25 лет советской власти активно ей помога­ли" (из статьи известного диссидента Г. Померанца, "Литературная Россия", № 28, 1990 г.).

Февраль 1917 года снял с местечковой массы все ограничения в правах, и ее питомцы вместо того, чтобы воспользоваться этими благами и свободами, сразу же показали себя во всей красе:

Моя иудейская гордость пела,

Как струна, натянутая до отказа.

Я много дал бы, чтобы мой пращур

В длиннополом халате и лисьей шапке,

Чтоб этот пращур признал потомка

В детине, стоящем подобно башне

Над летящими фарами и штыками.

               (Э. Багрицкий. "Февраль")

От той пламенной эпохи осталось бесчисленное количество свидетельств очевидцев и участников событий, людей совершенно разных сословий и клас­сов, порой враждебных друг другу, но тем не менее с одинаковым ужасом оце­нивавших небывалый в мировой истории погром, развернувшийся в России.

В 1923 году в Берлине был издан коллективный сборник статей видных деятелей дореволюционного еврейства (скорее всего "сефардов") И. Биккер-мана, Г. Ландау, И. Левина, Д. Пинского, В. Манделя, Д. Пасманика под на­званием "Россия и евреи", в котором они с ужасом и отчаянием оценили де­яния своих сводных братьев иудейской веры и хазарского происхождения:

"Поразило нас то, что мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде – жестокость, садизм, насильничанье, казалось чуждое народу, дале­кому от физической воинственной жизни; вчера еще не умевшие владеть ру­жьем, сегодня оказались среди палачествующих головорезов" (из статьи Д. Пасманика).

Особенной страстностью, аргументированностью и честностью выделяет­ся в этом эпохальном сборнике статья Иосифа Бикермана. Задолго до еврей­ского понятия "Холокост" он написал о "русском холокосте" такую правду, от которой до сих пор по истечении девяноста лет душа содрогается и трепещет:

"Если мы свои потери можем еще определять гадательными числами, то русские и этого делать не могут. Кто считал русские слезы, кто русскую кровь собирал и мерил. Да и как считать и мерить в этом безбрежном и бездонном море".

Василий Гроссман в своем известном сочинении "Все течет" обвинил Россию и русский народ в изначальном стремлении к рабству. "Россия – ра­ба" – эту расхожую фразу Гроссмана в начале перестройки кто только не по­вторял, начиная от Александра Яковлева и кончая каким-нибудь Коротичем или Радзиховским.

Иосиф Биккерман был честнее. Он в первую очередь обвинил своих соп­леменников в рабском следовании логике террора:

"Когда ж это мы превратились в рабов? – гневно вопрошал Биккерман местечковых фанатиков. – Когда же это мы дошли до оголтелости, где и ког­да еврейский народ растерял драгоценнейшее свое достояние: накоплявший­ся в течение веков и под всеми земными широтами жизненный опыт, в кото­ром залог устойчивости?"

И совершенно хрестоматийным и точным с исторической точки зрения яв­ляется отрывок из статьи Биккермана, который, как я предполагаю, был вни­мательно прочитан в 20-е годы и русской эмиграцией, и русскими патриота­ми, оставшимися в России, и некоторыми европейскими политиками.

"Русский человек никогда прежде не видел еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Бывали и тогда, конечно, и лучшие и худшие времена, но русские люди жили, рабо­тали и распоряжались плодами своих трудов. Русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей — во всех углах и на всех степенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе невской столицы, и во главе Красной Армии, совершен­нейшего механизма самоистребления. Он видит, что проспект св. Владими­ра носит теперь славное имя Нахимсона, исторический Литейный проспект переименован в проспект Володарского, а Павловск — в Слуцк. Русский чело­век видит теперь еврея и судьей и палачом..."

Всем современникам было понятно, что в этом отрывке, где не названо ни одной фамилии, речь идет о еврейском триумвирате, захватившем полную власть над Россией во время болезни Ленина – о Троцком-Бронштейне, о Ка-меневе-Розенфельде и о Зиновьеве-Апфельбауме...

Книга "Россия и евреи" – повторюсь – была издана в 1923 году в Берли­не. Но мысли и стилистика этого отрывка были столь впечатляющими, что я выдвигаю гипотезу о том, что он, как некая матрица, властно повлиял на пуб­лицистику самых разных его современников.

Во-первых, я уверен, что его читал друг Есенина, русский националист Алексей Панин, которому Есенин, возвращавшийся из Америки в 1923 году, мог привезти эту книгу из Берлина, где у него произошла знаменательная ночная встреча с Романом Гулем, во время которой поэт буквально кричал в лицо своему собеседнику: "Я не поеду в Москву, пока Россией правит Лейба Бронштейн!".

Вот он, отрывок из манифеста друга Есенина, вологодского крестьянина и русского националиста Алексея Ганина, "Мир и свободный труд народам", за который он был объявлен главой ордена "Русских фашистов" и расстрелян 30 марта 1925 г.:

"За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве на­родов таится смерть и разрушение"... "Достаточно вспомнить те события, от которых все еще не высохла кровь многострадального русского народа, ког­да по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками банды латышей, беспощад­но терроризируя беззащитное сельское население, всех, кто здоров, угоняли на братоубийственную бойню, когда <... > за отказ от погромничества поме­стий выжигались целые села, вырезались целые семьи". "Вместо законности дикий произвол Чека и Ревтрибунала, вместо хозяйственно-культурного стро­ительства – разгром культуры и всей хозяйственной жизни– страны <...>. Все многомиллионное население коренной России (и Украины), равно и инород­ческое, за исключением евреев, брошено на произвол судьбы" <...> "Всюду голод, разруха, издевательство над жизнью народа, над его духовно-истори­ческими святынями. Поистине над Россией творится какая-то черная месса для идопоклонников".

Несомнено, что статью Биккермана читал В. В. Шульгин. Вот отрывок из его книги, написанный, согласно моей гипотезе, по "биккермановской матрице".

"Не нравится нам то, что вы фактически стали нашими владыками. Не нравится нам то, что, став нашими владыками, вы оказались господами да­леко не милостивыми; если вспомнить, какими мы были относительно вас, когда власть была в наших руках <... > под вашей властью Россия стала стра­ной безгласных рабов <...>. Вы жаловались, что во время правления "рус­ской исторической власти" бывали еврейские погромы; детскими игрушками кажутся эти погромы перед всероссийским разгромом, который учинен за одиннадцать лет вашего властвования! И вы спрашиваете, что нам в вас не нравится!!!" (стр. 35).

Во время нелегального посещения СССР зимой 1925-1926 года, когда Шульгин перешел границу, чтобы найти своего сына, все передвижения Шульгина по стране, его поездки в Киев, Ленинград, Москву внимательно контролировались ОГПУ в рамках операции "Трест". Несмотря на то, что, находясь в эмиграции с 1920-го по 1925 г., Шульгин написал три антисовет­ских книги – "Годы", "Дни", "1920", ОГПУ не чинило ему никаких помех и спо­койно выпустило его обратно на Запад, надеясь, что после посещения СССР борец с советской властью напишет книгу, лояльную по отношению к молодо­му государству. Так оно и случилось, "Три столицы" стала именно такой кни­гой. И, наверное, после этого Шульгин мог бы вернуться на Родину, но в 1928 году он вдруг издал в Париже новую книгу с названием "Что нам в них не нравится", после чего путь на Родину ему, конечно, был отрезан. Именно за эту книгу (поскольку после нее никаких других он не издавал) Шульгин, 66-летний старик, после освобождения от немцев Югославии в 1945 году был арестован СМЕРШем в маленьком сербском городке Сремски Карловцы, в ко­тором тихо жил с 1931 года, препровожден в Москву, где "за активную анти-советскую деятельность" был приговорен судом к 25 годам тюрьмы... Этот фантастический срок он получил, конечно же, за то, что в своей последней книге нарушил всякие запреты и рассказал всю правду о еврейском палаче­стве в годы революции и Гражданской войны. Вспомним еще раз, что за прежние три антисоветские книги, в которых еврейский вопрос не поднимал­ся, он не понес никакого наказания.

Третьим человеком (после монархиста Шульгина и русского поэта А. Га-нина), который, видимо, был знаком с книгой "Россия и евреи" и читал ста­тью Бикиермана, оказался не кто-нибудь, а молодой Гитлер, который в кон­це 1923 года попал за попытку государственного переворота в баварскую тюрьму, где начал писать "Майн кампф", ставшую вскоре мировым бестсел­лером, который был переведен на все языки мира и отпечатан тиражом более 10 миллионов экземпляров. Общий гонорар Гитлера составил 15 млн марок. Книга была переведена и на русский язык, но для служебного пользования, что совершенно понятно, поскольку в главе о Советской России будущий гер­манский вождь размышлял о том, что получается с народами, власть над ко­торым захватывают инородцы, резал напропалую правду-матку, перемеши­вая ее с грубой пропагандистской ложью:

"Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где ев­реи в своей фантастической дикости погубили 30 миллионов человек, безжа­лостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других, — и все это только для того, чтобы обеспечить диктатуру над великим народом за небольшой кучкой еврейских литераторов и биржевых бандитов"...

Молодой Адольф Алоизович в этой тираде почти слово в слово повторил мысли о местечковых палачах, сказанные либеральным сефардом Биккерма-ном, русским националистом и поэтом Алексеем Ганиным, монархистом и бе­логвардейцем Шульгиным. Правда, в двух местах он дал волю своему вуль­гарному площадному стилю, когда ради красного словца озвучил совершен­но немыслимую цифру "жертв еврейского террора" – 30 млн человек, и ког­да заклеймил "биржевых бандитов", видимо, перепутав Россию с Германией. В России "биржевых бандитов" не было. Были "пламенные революционеры".

***

В главе "Метисы" из энциклопедии "Холокост" подробно излагается расо­вая теория "нюренбергских законов" о "чистоте расы", "о смешанных бра­ках", о "защите германской крови и духа от всякого рода "метисов", "бастар­дов" и "ублюдков", то есть "полукровок", "квартеронов" и прочих немецких граждан, "нечистых в расовом отношении". Однако крайне любопытно, что автор статьи "Метисы" А. Эхманн (чуть-чуть не Эйхман) нигде и ни разу не за­свидетельствовал известную историкам всего мира истину о том, что вся "арийская верхушка гитлеровского рейха, начиная от самого фюрера, была "метисами", "бастадами" и "ублюдками". Авторам "Энциклопедии" не хва­тило научной честности признать тот факт, что исполнителями дьявольского замысла об "окончательном решении еврейского вопроса" были близкие жертвам по крови, а жрецам и по убеждениям люди. Уровень исторического комментария энциклопедии часто не выдерживает никакой критики. Вот что, к примеру, пишет главный ее куратор, шеф-редактор, американский историк И. Лакёр:

"Почему же евреи не оказали нацистам большого сопротивления? Потому что доля молодых мужчин и женщин, имевших военную подготовку, в еврей­ском населении была ничтожна. Впрочем, даже само число молодых евреев и евреек к тому времени сильно сократилось от голода и болезней, и немало их замерзало в суровые зимы, поскольку евреям не разрешалось иметь теп­лые жилища и одежду". Но почему-то те же местечковые евреи эпохи револю­ции и гражданской войны в России, по словам Д. Пасманика, одного из ав­торов книги "Россия и евреи", "далекие от воинственной жизни (...) не умевшие владеть оружием" — когда надо было, моментально овладели этим искусством и "оказались среди палачествующих головорезов"! Такое со­лидное издание и такие наивные аргументы!

"Толерантность" Лакёра доходит до того, что он не "помнит", как евреи Кастнер и Эйхман отправили в 1944 году несколько сотен тысяч венгерских евреев в польские лагеря смерти, как глава Вильнюсского юденрата Якоб Гене утопил в крови все попытки молодых евреев поднять в гетто вооруженное вос­стание против нацистов и их еврейских пособников.

Одно дело возмущаться, споря с антисемитами всех стран и народов, де­лая из Холокоста орудие политической борьбы и успешной бизнес-индустрии, другое – честно признаться, как Ханна Арендт, что в еврейской трагедии во многом виноваты твои соплеменники. Если бы это обстоятельство было изве­стно историкам, политикам и широкому мировому общественному мнению в 1948 году, то едва ли бы Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за со­здание государства Израиль.

А вот еще смехотворный "исторический комментарий" из энциклопедии "Холокост": "Среди вещей, принадлежавших убитой императрице Александре Федоровне, нашли экземпляр "Протоколов" Нилуса, что белогвардейцы ис­толковали, как свидетельство убийства императорской семьи евреями"... Как будто у белогвардейцев не было других аргументов! Мне даже неловко объ­яснять автору статьи о "Протоколах сионских мудрецов" Михаэлю Хочемейстеру и шефу-редактору энциклопедии Уолтеру Лакёру, что расстрельной коман­дой в Ипатьевском доме руководил местечковый палач Хаим Юровский, что рядом с ним были его подельники Шая Голощекин и Лазарь Пинхусович Вой­ков, что за их спинами стоял всемогущий московский сатрап Яков Свердлов, что в числе расстрельной команды были мадьяры с фамилиями Эдельштейн, Гринфельд и Фишер, что все свидетели, вошедшие по горячим следам в ро­ковой подвал Ипатьевского дома, зафиксировали надпись на стене, торжест­венно сообщавшую миру на древнееврейском языке о "крушении царства"... А тут какой-то детский лепет о том, что императрица читала "Протоколы си­онских мудрецов" и что это обстоятельство было единственным аргументом, которое подпитывало слухи о расстреле царской семьи евреями.

"Глобочник Одиль (1904-1945) – старший офицер СС. В 1941-1943 приво­дил в исполнение "окончательное решение" на территории Польши. Г. подпи­сывал распоряжения, согласно которым евреев направляли на тяжелые при­нудительные работы, а их собственность конфисковали. По его приказу были уничтожены свыше 2 млн польских евреев. В мае 1945 в ожидании суда над военными преступниками Г. покончил жизнь самоубийством".

Все в этой справке, опубликованной в энциклопедии на странице 194, правда. Не сказано лишь то, что Глобочник был чистокровным евреем.

Та же операция "толерантного умолчания" о том, "кто есть кто", соверше­на в отношении к Йозефу Крамеру ("Офицер СС", "адъютант Р. Гесса в Ос­венциме", "Комендант лагеря Нацвеймер Штрутхоф", "В последние месяцы войны комендант концлагеря Бреген Бельзен", "Осужден британским судом и казнен"). С таким же биографическим "изъятием" составлена справка на клю­чевую фигуру в истории Холокоста оберштурмфюрера СС Курта Герштейна, который начинал свою служебную карьеру борцом антинацистского сопротив­ления, распространял брошюры и листовки, призывавшие к борьбе с гитле­ровским режимом. Но после двух арестов вдруг был принят в ряды СС, стал поставщиком ядовитого газа "Циклон Б" для концлагерей. Одновременно Гер-штейн стал распространителем среди иностранцев ужасных слухов о массо­вых уничтожениях евреев, о предстоящих депортациях и репрессиях, целью которых было "вытеснение" европейских евреев из Европы на Ближний Вос­ток. А ключевой фигурой в истории Холокоста он стал потому, что именно ус­тами этого хорошо подготовленного провокатора на Нюрнбергском процессе впервые была запущена в юридический обиход зловещая легенда о 6 милли­онах. Ничего вышесказанного в энциклопедиях "Холокост" о Курте Герштейне нет, так же как и о его национальной принадлежности.

Кончил он свою жизнь, как и положено функционерам такого масштаба — "самоубийством" во французской тюрьме в 1945 году. Держать его дольше в живых было нецелесообразно и опасно.

***

Шефом-редактором энциклопедии Холокост является американский спе­циалист по "русскому фашизму" Уолтер Лакёр. В свое время Вадим Валери-анович Кожинов беспощадно высмеял исторические фальсификации Лакёра о русских черносотенцах:

"Этот "русовед" объявляет, например: "Что касается "окончательного ре­шения еврейского вопроса", то Пуришкевич предлагал переселить евреев в районы Колымы и к Заполярному кругу, тогда как Марков считал, что все ев­реи "до последнего" должны быть перебиты в предстоящих погромах. Союз (русского народа. – Ст. К.) внес свою легенду в воплощение этой идеи в жизнь, организуя жестокие погромы".

"Перед нами, — комментирует В. Кожинов эти "откровения" Лакёра, — уникальная по своей развесистости клюква <... > когда и где внес свое "пред­ложение" Пуришкевич, Лакёр не сообщает <...> профессиональный лгун У. Лакёр считает допустимым внушать своим читателям, что Н. Е. Марков тре­бовал развернуть колоссальную кампанию погромов, в ходе которой должны быть уничтожены пять миллионов евреев! Да уж, как говорится, бумага все терпит... ", "его задача – пропаганда мифа, согласно которому деятели Сою­за русского народа – прямые наставники, воспитатели германских нацистов. И ради этого Лакёр готов прибегнуть к любым фальсификациям" <...> "Это, прямо скажем, наглейшее сопоставление <... > стало излюбленным занятием многих профессиональных русофобов. Один из наиболее влиятельных из них – живущий в США Уолтер Лакёр" ("Наш современник", №4, 1994 г.) И вот этот "профессиональный лгун", выводивший истоки Холокоста из деятельно­сти Союза русского народа, сегодня курирует, редактирует и пропагандирует громадную 700-страничную энциклопедию о Холокосте. Конечно, под таким "шефством" она иной и быть не могла. Но кроме Лакёра к созданию энцикло­педии причастны многие породистые и знаменитые ашкенази вместе с извест­ными русскими шабесгоями. В попечительский совет издания входят писатель Г. Я. Бакланов-Фридман, директор "библиотеки иностранной литературы" Е. Гениева, писатель Д. Гранин, бывший посол США в России А. Вершбоу, А. Гербер, Берл Лазар, Михаил Горбачев, Владимир Лукин, Сергей Филатов, А. Шаевич, Николай Сличенко (поскольку гитлеровцы цыган тоже уничтожа­ли). Руководитель проекта Е. Гениева, она же состоит в редколлегии, где присутствует от "Мемориала" А. Рогинский, от фонда "Холокост" И. Альтман, от клерикальной диссидентуры "отец Георгий Чистяков", от историков ель­цинский архивист С. Мироненко и А. Чубарьян, известные своей прогеббельсовской антироссийской позицией в Хатынском вопросе.

Конечно, создание государства – величайшая цель и мечта всякого наро­да. И все народы, имеющие сегодня государства, принесли на протяжении своей истории во имя этой цели громадные жертвы, совершали великие по­двиги и великие преступления "против человечности". В двадцатом веке та­кого масштаба жертву попытались принести и евреи. Оправдана ли была эта жертва – пусть об этом судят они сами. Не чересчур ли великую цену запла­тил еврейский народ за осуществление своей мечты, и нет ли угрозы того, что принесенная жертва (я говорю о шести миллионах) напрасна? А если оно так, то и отцы-основатели этого проекта могут быть подвержены посмертному су­ду. Но это — еврейское дело. И лучше всего другим народам в него не вме­шиваться. А то, что ропот недовольства проектом набирает силу – тому есть серьезные доказательства. Проект "Израиль" – сегодня выглядит совсем не бесспорным, о чем не задумывались восторженные сионисты начала XX века. Сегодня же споры о целесообразности существования Израиля, как говорит­ся, выходят на финишную прямую. Я приведу без комментариев несколько взаимоисключающих мнений по этому поводу.

Мнение первое:

"Сегодня весь мир делится на сионистов и антисионистов — врагов госу­дарства Израиль, мирового еврейства, врагов каждого из нас. Их много, и они весьма многолики и разношерстны: от раввинов "Нетурей Карты" до ле-волиберальных американских и европейских интеллектуалов, от "ненавидя­щих себя евреев" в Госдепартаменте США и аппарате президента Обамы до редактора газеты "Завтра" Александра Проханова и депутатов Госдумы Рос­сии, от ливийского диктатора Муаммара Каддафи, который, оказывается, "любит евреев, но ненавидит сионистов", до "патриота Израиля" южно-афри­канского еврея, бывшего судьи Ричарда Голдстоуна – автора доклада комис­сии ООН о "зверствах ЦАХАЛа в Газе" и т. д., и т. п. Не говоря уже об Ахма-динежаде, ХАМАСе и Хезбалле...

Я хочу закончить свое обращение, чуть перефразируя Юлиуса Фучика.

"Евреи! Будьте бдительны!"

Даниил Голубев (Газета "Форум", Нью-Йорк, №288, 2010 г.)

Мнение второе:

"Первые идеологи сионизма обещали евреям, что если будет создано еврейское государство, то оно окажется единственным местом на земле, где евреи будут находиться в безопасности. И какое-то время казалось, что си­онизм выполнил это обещание. Однако лето 2006 года положило конец ил­люзии безопасности. <... > Многие израильтяне задаются вопросом: если сионизм не оправдал себя, то ради чего они строили страну на болотах, посы­лали своих детей воевать? Авраам Бург – бывший спикер Кнессета и сын од­ного из отцов-основателей государства Израиль. Его недавно вышедшая книга "Победить Гитлера" наделала немало шума. В ней он, в частности, пишет, что сионизм не освободил еврейский народ, а стал катастрофой, приведшей к созданию закрытого гетто, напоминающего концлагеря. Рецен­зия на книгу была опубликована в том числе и в арабской газете "Аш-Шарк аль-Аусат" под названием "Евреи против Израиля". Однако это не совсем так. Бург отрицает Израиль такой, какой он есть сегодня, но не сам факт су­ществования государства. Бург пишет о возвращении к "духовному сионизму", возрождении еврейской сущности, которая теряется за понятием "израиль­тянин". Он не одинок в своем мировоззрении, и подобные мысли высказы­вались евреями на протяжении всей истории сионизма. <... > Мыслители, подобные Бургу, ставят очень серьезные вопросы: а может ли быть в совре­менном мире демократическое государство исключительно "еврейским"? Может ли быть демократическим государство, чье законодательство во мно­гом базируется на религиозных постулатах? Не ведет ли сионизм к расизму, и почему критика этой идеологии приравнивается к антисемитизму? Может ли, в конце концов, государство все время жить с ощущением, что "весь мир против него"?

("Форум", №284, 2010 г.)

Мнение третье:

"ТОРА ОСТАНЕТСЯ НЕИЗМЕННОЙ

Сегодня сионисты празднуют 42-ю годовщину создания своего государ­ства, а мы, евреи, 42-й раз скорбим.

Сионизм утверждает, что нас изгнали потому, что мы были слабы в воен­ном и экономическом плане. Однако Тора говорит: "Мы были изгнаны со сво­ей земли за грехи наши. Только Всемогущий без какого-либо вмешательства со стороны людей после полного искупления наших грехов вернет нас из из­гнания. И настанет всеобщий мир".

С момента возникновения сионизма все ведущие раввины решительно вы­ступили против него, ибо сионизм – противник нашей Торы и веры. Например, один из величайших раввинов Toto времени Шулем Дов Бер Шнеерсон писал, что даже если сионисты чтили бы Тору, мы все равно должны выступать про­тив идеи их государства, ибо мы дали клятву Всемогущему "не прибегать к усилиям людей в создании государства, не восставать против наций, не осво­бождаться от изгнания раньше времени" (Талмуд, стих Ilia). Мы должны про­тивиться такому государству, ибо оно противоречит нашей реальной надежде и нашей вере, и лишь один Всемогущий вернет нас из изгнания, когда при­шлет Мессию.

Каждый, кто так или иначе помогает сионизму, будет отвечать перед Все­вышним, ибо играет на руку тем, кто вводит массы людей в заблуждение. Каждый, кто предан Б-гу и его Торе, не должен сотрудничать с сионистами. Напротив, необходимо бороться с сионизмом всеми возможными способами. Так писал 90 лет назад последний Любавический раввин.

Постепенно развращаемые деньгами и почестями, сионисты продались золотому тельцу. Те, кто хотел сохранить свою веру и продолжать борьбу с си­онизмом, отошел от этих партий.

Сионистское государство эксплуатирует "главных раввинов" и использует "религиозные партии" для того, чтобы придать себе клерикальную внешность. Они изучают Тору с комментариями, приспособленными для того, чтобы при­дать содержащимся в ней словам националистическую окраску.

Настоящие евреи против того, чтобы изгонять арабов с их земли и из их домов.

Согласно Торе, им следует вернуть их землю.

Евреям запрещается господствовать, убивать, унижать другие народы или причинять им ущерб, а также иметь что-либо общее с сионистами, их по­литическими авантюрами и войнами.

Мир должен знать, что сионисты украли название "Израиль" и не имеют права выступать от имени еврейского народа.

Раввин Е. Шварц "

("Нью-Йорк тайме", 30. 04.1990 г.)

Неужели "израильский вектор" меняется, и побежденная было идея се-фардов возрождается из пепла и берет реванш у отцов-основателей Израиля, у местечковых ашкенази с "косматыми сердцами"?

***

Идеологическое и даже нравственное обеспечение "революционного пра­восознания" (то есть террора) взяли на себя множество историков, превозно­сившие Французскую революцию, как предтечу октябрьской. Обо всех ее вождях, обо всех женщинах – "фуриях Французской революции" в 20-30-х годах были написаны популярные книги в серии "Жизнь замечательных лю­дей". Авторы — Блос, Захер, Ольшевский, Фридлянд и т. п. Интересно, что сию эстафету после "оттепели" приняли духовные дети авторов этой эпохи – шестидесятники, с упоением ринувшиеся в Политиздат с рукописями о пла­менных революционерах всех времен и народов – о Робеспьере (А. Глади-лин), о Пестеле (Б. Окуджава), о Красине (В. Аксенов).

А поэтов и прозаиков, воспевших террор, в молодой советской литерату­ре 20-30-х годов было хоть пруд пруди. "Героями ихнего времени" в полном смысле стали чекисты. Иные местечковые таланты не просто восхищались че­кистами и славили их, но почитали за честь верой и правдой служить в ведом­стве Дзержинского и Ягоды. Из автобиографического рассказа Исаака Бабе­ля "Дорога", в котором писатель вспоминает о том, как поступал на службу к Моисею Урицкому:

"Наутро Калугин повел меня в ЧК на Гороховую, 2. Он поговорил с Уриц­ким. Я стоял за драпировкой, падающей на пол суконными волнами. До ме­ня долетали обрывки слов.

– Парень свой, – говорил Калугин, – отец лавочник, торгует, да он от­бился от них... Языки знает.

Комиссар внутренних дел коммуны Северной области вышел из кабинета раскачивающейся своей походкой. За стеклами пенсне вываливались обо­жженные бессонницей, разрыхленные, запухшие веки...

Не прошло и дня, как все у меня было – одежда, еда, работа и товари­щи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме, как в нашей стране <... > так начиналась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья..." (Как тут не вспомнить Мандельштама -"я лишился и чаши на пире отцов и ВЕСЕЛЬЯ и чести своей"!)

Рассказ был написан Бабелем в начале 30-х годов, а через десять лет "верные в смерти товарищи" поставили чекиста Бабеля (бывших чекистов не бывает) к стенке. Он, к сожалению, так и не успел написать роман "Чека", о котором в свое время поделился замыслом с Фурмановым. Александр Исбах так описывает этот эпизод: "В тот день Бабель говорил Фурманову о планах своего романа о "Чека". Я не помню точно его слов, но Митяй, как всегда, за­писал их в своем дневнике. — Не знаю, — говорил Бабель, — справлюсь ли, очень уж однобоко думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых я знаю, ну... просто святые люди... И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А с другой стороны, не знаю вовсе настроений тех, кто населяет камеры, это ме­ня как-то даже и не интересует..."

Вообще-то круг его интересов был широк и даже изыскан. Однажды во время посещения Зимнего дворца он позволил себе завалиться в альков им­ператрицы, не сняв сапоги. Демонстративно. Мало того что зверски убили императора и жену, и детей, и слуг, но надо было еще с мстительным сладо­страстием покощунствовать! Ну добро бы такое совершил какой-нибудь пьяный матрос, несовершеннолетний умом и душою! Но — интеллигент, писа­тель, "языки знает"... Поистине "косматое сердце".

Когда вознесся красный флаг

на небом северной столицы,

писатель Бабель Исаак

залез в альков императрицы,

прилег, не снявши сапоги,

чтоб возвратить в одно мгновенье

всем соплеменникам долги

за слабость и уничиженье,

но ровно через двадцать лет,

из революционной чаши

допив до дна, обрел ночлег

на нарах. Около параши...

Урок не впрок. Один актер,

недавно Сталина играя,

в его постель залез, как вор...

но это — серия вторая.

Это мои стихи 1991 года...

Интересовался Бабель и судьбами крестьянства. Весной 1930 года он принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области (это его собственная формулировка). Когда же он вернул­ся в апреле 1930 года в Москву, то сказал своему другу Багрицкому: "Пове­рите ли, Эдуард Георгиевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей" (Липкин Семен. "Квадрига". М., 1997 г., стр. 59).

Через год Бабель опять отправился в те же места. Понравилось, видно, ему смотреть на картины расстрелов. (Воспоминания о Бабеле. М., 1989, стр. 327.)

Можно предполагать, что с момента ареста в 1939-м году и до расстрела в 1940-м писатель узнал "настроения тех, кто населяет камеры". Но это знание уже не помогло ему в работе над романом "Чека". Другой его ровесник, менее знаменитый, успел написать пьесу "Чекисты" – это был М. Козаков, отец зна­менитого актера Михаила Козакова, блистательно сыгравшего в кино роль Дзержинского. Знание чекистов у него было семейной традицией. Старший Козаков не случайно же был удостоен чести попасть в бригаду писателей, поехавших по предложению Генриха Ягоды изучать опыт перевоспитания "со­циально чуждых элементов" на Беломорканал, в гости к "воспитателям" и выс­шим чинам ГУЛага Берману, Раппопорту, Когану, Френкелю и Фирину. Брига­да на 80% состояла из местечковых талантов – Михаил Козаков, Виктор Шкловский, Семен Гехт, Вера Инбер, Леопольд Авербах, Анна Берзинь, Лев Славин, Яков Рыкачев, Бруно Ясенский, Лев Никулин, Евгений Габрилович, Александр Безыменский и другие вдохновенные певцы ЧК и ГУЛага. Книга, ко­торую они сотворили, была эпохальной и опасной: она несла на себе прокля­тие "Декрета об антисемитизме". Через 30 лет после ее создания Александр Солженицын обнародовал имена воспетых бригадой чекистов, и его за этот скромный подвиг идейные внуки Урицкого и Ягоды объявили антисемитом.

С особым благоговением местечковые поэты славили чекистов женского пола. Джек Алтаузен сделал это с непревзойденной искренностью в стихотво­ренье, названном простенько и со вкусом: "Чекистка".

Притворяться мне не пристало. Как я рад, что увидел ту, У которой должны кристаллы Занимать ее чистоту.

Тут надо пояснить, что под "кристаллами" он имел в виду драгоценные камни, для которых эталоном является "чистота чекистки". Автор горюет, что от тяжелейшей работы у его бриллиантовой подруги поседели волосы:

Почему пробивается проседь

У чекисток моей страны?

И дает ей клятву мужской и гражданской верности:

Потому что солгать ей — значит

Все равно, что солгать стране.

Когда Алтаузен сочинял эту оду, он одновременно со своими друзьями (М. Голодным, С. Кирсановым, И. Уткиным, А. Безыменским) подписал со­чиненное ими же письмо в "Правду" о том, что хулиган и дебошир поэт Павел Васильев "уже давно прошел расстояние, отделяющее хулиганство от фашиз­ма", что "он избил поэта Алтоузена, сопровождая дебош гнусными антисе­митскими и антисоветскими выкриками" и что "необходимо принять реши­тельные меры". Письмо было опубликовано в "Правде" 24 мая 1935 года, и вскоре "решительные меры" в отношении Павла Васильева чекистами и "че­кистками" были приняты.

Ближайший друг Павла Васильева Ярослав Смеляков, конечно же, зная стихи Алтаузена о чекистке, написал впоследствии стихотворение, являюще­еся историческим ответом алтаузенскому панегирику.

Жидовка

Прокламация и забастовка.

Пересылки огромной страны.

В девятнадцатом стала жидовка

Комиссаркой гражданской войны.

Ни стирать, ни рожать не умела,

Никакая ни мать, ни жена —

Лишь одной революции дело

Понимала и знала она...

Брызжет кляксы чекистская ручка.

Светит месяц в морозном окне,

И молчит огнестрельная штучка

На оттянутом сбоку ремне.

Неопрятна, как истинный гений,

И бледна, как пророк взаперти.

Никому никаких снисхождений

Никогда у нее не найти.

Все мы стоим того, что мы стоим.

Будет сделан по-скорому суд,

И тебя самое под конвоем

По советской земле повезут.

Ярослав Смеляков родился и вырос в глухом белорусском местечке и хо­рошо знал, какой "чистоты" были эти "бриллианты" с именами Розалия Зал-кинд-Землячка, Лариса Рейснер, Софья Гертнер, работавшая следователем ленинградского управления ОГПУ-НКВД, о которой "Аргументы и факты" в 1993 году (№19) сообщили: "Гертнер изобрела свой метод пытки: привязыва­ла допрашиваемого за руки и за ноги к стулу и со всего размаха била туфель­кой по "мужскому достоинству". Среди чекистов и заключенных ее звали "Сонька золотая ножка". В книге известного историка эмигранта С. Мельгуно-ва "Красный террор", изданной на Западе в 1923 году, а у нас впервые в 1990-м, есть упоминания о многих "фуриях революции": о Евгении Бош, свирепст­вовавшей во время гражданской войны в Пензенской области, о знаменитой своими жестокостями следователе Киевского ЧК по фамилии Ремовер, о быв­шей фельшерице Тверской губернии Ревекке Пластининой-Майзель, ставшей женой архангельского чекиста Кедрова и одновременно сотрудницей архан­гельского ЧК. Все вроде бы правильно в этой книге, но поскольку послесло­вие к ней писал известный правозащитник А. Даниэль, становится понятным, почему она была издана в начале перестройки: у Мельгунова, а тем более у Даниэля нет ни слова о национальности этих чекистских ведьм. Более того, причины жестокости Октябрьской революции, гражданской войны и "красно­го террора" и осторожный историк Мельгунов, и комментатор Даниэль объяс­няют, цитируя неумные и смехотворные высказывания Максима Горького из его работы "О русском крестьянстве": "Когда в "зверствах" обвиняют вождей революции – группу наиболее активной интеллигенции, я рассматриваю это обвинение, как ложь и клевету" <... > "Жестокость форм революции я объяс­няю исключительно жестокостью русского народа". А между тем в "Красном терроре" приводятся слова Зиновьева ("меч, вложенный в руки ЧК, в надеж­ных руках. Буквы ОГПУ не менее страшны для врагов, чем буквы В. Ч. К. Это самые популярные буквы в международном масштабе") или "стихотворенье" чекиста и "поэта" Эйдука, опубликованое в "Тифлисской книге" под названи­ем "Улыбка Чекиста":

Нет большей радости, нет лучших музык,

как хруст ломаемых жизней и костей.

Вот отчего, когда томятся наши взоры

и начинает буйно страсть в груди вскипать,

черкнуть мне хочется на вашем приговоре

одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять".

Но и Зиновьев, и Эйдук для Мельгунова и Даниэля всего лишь "коммуни­сты", не имеющие национальности. Правда, у чекистки из Киева Ремовер на­циональность есть – она "венгерка", видимо такая же, как "венгр" Бела Кун и "Матиас Ракоши". Но жесток именно русский народ, как это утверждает вели­кий пролетарский писатель, в молодости крепко избитый деревенскими му­жиками, которым не понравились речи молодого Пешкова, призывавшего их к революции. Ведь и другие классики наши тоже не стеснялись в изображе­нии русской жестокости. Вспомним хотя бы персонажи из "Тараса Бульбы", из "Капитанской дочки", из "Тихого Дона". Но в то же время рядом с этими жестокими героями жили и князь Мышкин, и Платон Каратаев, и Максим Максимович — тоже русские люди. Да что говорить! Не жестоких революций в мире не было и не будет. Кроме одной, бескровной, ограничившейся голгофской жертвой. Горький не прав и потому, что, читая Пушкина, Гоголя и Есенина, понимаешь: русская жестокость – это стихия, мгновенно вспыхи­вающая от несправедливости и легко гаснущая. Народ живет чувством, всплеском отчаяния, отмщения, негодования. Они — эти всплески — естест­венны, а жестокость нашей революции XX века была неестественной, теоре­тически обоснованной, юридически обставленной, коммерчески организо­ванной, тоталитарно выстроенной. Словами "большевизм" или "классовая борьба" здесь ничего не поправишь, они лишь кое-как маскируют жестоко-выйную сущность силы, хлынувшую во власть в первые революционные годы.

А русская революция, конечно же, была неизбежной. Слишком долго правящее сословие России злоупотребляло крепостным правом, которое сы­грало свою решающую роль в становлении Российской империи в XVI — XVIII веках, но после войны 1812 года потеряло свою историческую плодотвор­ность и стало почвой для семян грядущих бедствий. Освобождение крестьян без земли в крестьянской стране еще глубже вбило клин в трещину русской жизни. Но если бы не местечковые дрожжи, вспучившие революционное тес­то, наша смута была бы гораздо менее жестокой и кровавой, как и коллекти­визация. А "контрреволюции 1937 года" тогда вообще могло бы не быть.

Особую роль, более сложную и противоречивую, в идеализации револю­ционного терроризма сыграло творчество Бориса Пастернака. На короткое время весной 1917 года он стал, как Леонид Канегиссер, поклонником Фев­ральской революции красных бантов и в косноязычных, но страстных стихах проклял Ленина. Цитировать эти вирши бессмысленно, потому что они состо­ят из ленинских призывов "жги!", "режь!", "грабь!". Их якобы выкрикивает Ленин, едущий в Россию в пломбированном вагоне при помощи коварных немцев и "стрелочника-ганноверца", передвинувшего железнодорожные стрелки в нужном направлении. Пафос стихотворения был естественен — Па­стернак, как и Канегиссер, происходил из добропорядочной известной бур­жуазной семьи, и ему было не по пути с местечковыми волчатами.

Однако через несколько лет Борис Леонидович эволюционировал и напи­сал поэму "Девятьсот пятый год", в которой воспел знаменитую террористку Марию Спиридонову, участвовавшую в 1905 году в убийстве московского ше­фа полиции генерала Тепкова:

Жанна д'Арк из сибирских колодниц,

Каторжанка в вождях, ты из тех,

Кто бросались в житейский колодец,

Не успев соразмерить разбег.

Ты из сумерек, социалистка,

Секла свет, как из искры огнив,

Ты рыдала, лицом василиска

Озарив нас и оледенив...

Но в 1922 году большевики организовали судебный процесс против левых эсеров, и Мария Спиридонова, возглавлявшая этот спецназ революции, вновь, словно в царское время, пошла по тюрьмам и ссылкам вплоть до вой­ны 1941 года. Последний срок она отбывала в орловской тюрьме, где и была расстреляна перед отступлением наших войск из Орла.

Пастернак же, отметив поэмой "Девятьсот пятый год" двадцатилетие пер­вой русской революции, стал готовиться к юбилею революции Октябрьской и сочинил в 1927 году поэму "Высокая болезнь" в честь Владимира Ильича Ле­нина, по воле которого в 1922 году все руководство левых эсеров исчезло с политической арены. В "Высокой болезни" Ленин изображен уже отнюдь не "немецким шпионом", террористом и площадным демагогом, а "гением", уп­равляющим ходом мировой истории: "он был, как выпад на рапире", "он уп­равлял теченьем мысли и только потому страной"... Победителей, как гово­рится, не судят, а славят... Но следующим победителем стал Иосиф Сталин, и Борис Леонидович циклом блистательных стихотворений, открывающих но­вогодний номер газеты "Известия" за 1936 год, перевернул первую страницу Советской Сталинианы.

А в эти дни на расстоянье

За древней каменной стеной

Живет не человек — деянье,

Поступок ростом с шар земной.

Да, до культа чекистов Пастернак не опускался. Но очень хотел быть сво­им для власти. Опомнился от соблазнов революционной романтики, от наро­доволок, знаменитых террористок и вождей Борис Леонидович только на зака­те жизни, видимо, вспомнил свое "сефардское", буржуазно-интеллигентское происхождение, то, что он все-таки крещеный еврей, и, написав покаянный роман "Доктор Живаго", в сущности, перечеркнул поэтические заблуждения не только своей молодости, но и почти всей жизни.

Когда-то Борис Пастернак, обращаясь к Владимиру Маяковскому, писал:

Я знаю: Ваш дар неподделен,

Но как Вас могло занести

Под своды таких богаделен

На искреннем Вашем пути?

Борис Леонидович недоумевал напрасно. Плебей Маяковский вышел из семьи русских разночинцев, и путь его в революцию был естественен. Но как "могло занести" благополучного еврейского вундеркинда Пастернака с его знатной родней в Англии, с его марбургским образованием — в старейшем университете Европы, с его окружением из художников и композиторов в мир эсерки Спиридоновой, большевика Ленина, диктатора Сталина?

Когда читаешь поэтическую летопись 20-30-х годов, вышедшую из-под пера наших ашкеназов, то ужасаешься иррациональной злобе, исходящей от их восклицаний. Иные стихотворения из книги тех лет могут быть с успехом использованы как материал для психиатров:

Гора наш сев,

Жги! Рви! Язви!

Ты им страшней землетрясений,

ходи в сердцах,

бунтуй в крови.

Мути им ум,

ломай колени.

Это – из поэтических откровений Михаила Голодного (Эпштейна),

Довольно!

Нам решать не ново.

Уже подписан приговор.

Это его же строки, как и стихи, требующие расправы над поэтом Павлом Васильевым:

Ох, поздно ж, пташечка, ты запела,

Что мы решили — не перерешить,

Смотри, как бы кошка тебя не съела,

Смотри, как бы нам тебя не придушить.

У Михаила Светлова-Шейкмана, именем которого и сейчас названы сот­ни детских и юношеских библиотек России, культ ЧК-ОГПУ даже по тем вре­менам казался недосягаемым для других поэтов:

Я пожимаю твою ладонь —

Она широка и крепка.

Я слышу, в ней шевелится огонь

Бессонных ночей Чека.

У поэта как будто не было другой жизни, кроме как в чекистских застоль­ях и на чекистских дачах, где приятно "закусывать мирным куском пирога".

Пей, товарищ Орлов,

Председатель ЧК...

………………………….

Эта ночь беспощадна,

Как подпись твоя.

Багрицкий, как и Светлов, обожал пировать с чекистами, иногда в доме какого-нибудь несчастного "пущенного в расход":

Чекисты, механики, рыбоводы <...>

Настала пора — и мы снова вместе!

Опять горизонт в боевом дыму!

Смотри же сюда, человек предместий,

— Мы здесь! Мы пируем в твоем дому!

Рифмованные и прозаические опусы, приветствующие все судебные про­цессы от Шахтинского дела до 1937-1938 годов, сочиняли апологеты режи­ма — Павел Антокольский, Семен Кирсанов, Александр Безыменский, Э. Дельман — отец Натана Эйдельмана, Перец Маркиш, — все возмужавшие во время революции, "красного террора" и гражданской войны...

Но дуэль двух ветвей еврейства все-таки продолжалась и в 30-е годы. Аделина Адалис, как бы вспомнив обвинение со стороны сефарда Д. Пасма-ника местечковому спецназу, прозвучавшее в 1923 году со страниц книги "Россия и евреи" ("Все охамившиеся евреи, заполнившие ряды коммунистов, – все эти фармацевты, приказчики, коммивояжеры, недоучившиеся сту­денты, и вообще полуинтеллигенты – действительно причиняют много зла России и еврейству".), с самодовольным торжеством победителя ответила ему после коллективизации, в 1934 году, когда положение советских местеч­ковых функционеров вроде бы окончательно упрочилось:

"Мы чувствовали себя сильными, ловкими, красивыми. Был ли это так называемый мелкобуржуазный индивидуализм, актерская жизнь во­ображения, "интеллектуальное пиршество" фармацевтов и маклеров? Нет, не был. Наши мечты сбылись. Мы действительно стали "управите­лями", "победителями", "владельцами", шестой части земли" (А. Адалис, 1934 г., из книги "Воспоминания о Багрицком"). Однако в это же время человек общерусской культуры (не хочется говорить про него "сефард"), всю жизни бежавший от "иудейского хаоса", от "мщения миру", — Осип Мандель­штам ужасался чекистско-палаческому пафосу стихов Багрицкого с "нежны­ми костями", которые "сосет грязь", с кровью, которая "вьется", как "под­пись на приговоре", "струей из простреленной головы", и, отвергая этот "поэтический садизм", с достоинством и брезгливостью возвращал Багрицкому-Дзюбину его растленные эпитеты и метафоры:

Мне на плечи бросается век-волкодав,

но не волк я по крови своей.

Запихай меня лучше, как шапку в рукав

жаркой шубы сибирских степей,

чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы.

ни кровавых костей в колесе,

чтоб сияли всю ночь голубые песцы

мне в своей первородной красе...

Но что мог сделать одинокий старомодный гуманист Осип Эмильевич, ес­ли за Багрицким бежала целая стая местечковых "волков по крови своей", уже знаменитых, называвших себя "пролетарскими", "большевистскими" – Алек­сандр Безыменский, Иосиф Уткин, Джек Алтаузен, Лев Кассиль, Лев Копе­лев? Последний начинал свою общественную карьеру, как молодой троцкист, расклеивал листовки, распространял брошюры. По молодости простили. Во время коллективизации "раскулачивал" деревню. Получил разрешение но­сить личное оружие***. Поступил в ИФЛИ. Во время войны работал переводчи­ком и пропагандистом. Вступив в составе наших войск в Германию, писал о немцах: "расстрелять придется, может быть, миллиона полтора" (из кни­ги "Хранить вечно"). Обнаружив в одном из немецких поселков тяжело ранен­ную немку, этот гуманист, поклонник Шиллера и Гете, приказал своему под­чиненному: "Сидорыч, пристрели! — Это я сказал от бессилья" (из книги "Хранить вечно"). А за Копелевым подрастала волна литераторов второго призыва, прославлявших террор 1905 года, "красный террор" 1918 года, тер­рор Гражданской войны. Вот только причину и смысл "большого террора" они не поняли.

Их предки в эпохе былой,

из дальнего края нагрянув,

со связкой гранат под полой

встречали кареты тиранов.

(А. Межиров)

"Дальний край", упомянутой в этой строфе, – местечко Межиров из Га­лиции, давшее псевдоним отцу поэта, фамилия которого осталась неизвест­на истории.

Ровесник Межирова, известный советский переводчик Лев Гинзбург в кни­ге "Разбилось лишь сердце мое" так вспоминал о своем местечковом детстве:

"В школьные годы у меня были тайные от всех игры. Сначала я сам с со­бой или сам для себя играл в суд, печатал на пишущей машинке грозные определения, приговоры, обвинительные заключения с беспощадной до зами­рания сердца подписью: "Верховный прокурор СССР, – дальше шел росчерк -какая-нибудь выдуманная фамилия". Ну что это как не этническая шизофре­ния? Ею был болен и Арон Копштейн, издавший в 1939 году книгу "Радостный берег" — о Дальнем Востоке, архипелаге лагерей, в одном из которых именно тогда умирал Осип Мандельштам. Копштейн заклеймил троцкистов-бухаринцев в косноязычных, но выспренных стихах:

Их вырвали, как вырывают с поля

Побеги чуждых, злобных сорняков,

О, Сталина незыблемая воля,

Присяга партии большевиков.

Постоянные поиски врагов в 30-е годы, как болезнь, унаследованная от отцов, входила в плоть и кровь нового поколения литераторов, едва возмужав­шего к 1937 году. В 1937 году сын Э. Багрицкого (первый муж Елены Боннер) и тоже поэт Всеволод писал: "Вспоминаю с гордостью теперь я про рассказы своего отца". Но сын унаследовал от него не только манию преследования, жившую в генах отца-одессита: "Оглянешься, а вокруг враги, руку протя­нешь — и нет друзей. Но если он (век. — Ст. К.) скажет: "Солги!" — солги. Но если он скажет: "Убей!" — убей", но, подражая отцу и буквально повторяя его, шестнадцатилетний юноша пишет:

Какое время! Какие дни!

Нас громят или мы громим (! – Ст. К.),

Я Вас спрошу,

И ответите Вы:

"Мы побеждаем,

Мы правы".

Но где ни взглянешь**** — враги, враги...

Куда ни пойдешь — враги.

  (1938 г.)

А творец "Бригантины" — знаменитого гимна авантюристов-романтиков Павел Коган? Он ведь тоже самозабвенно играл не в "казаки-разбойники", а в чекистов времен Ягоды и Агранова.

Мы сами, не распутавшись в началах,

Вершили скоротечные суды.

(1937 г.)

Во имя планеты (! – Ст. К.), которую мы

У мора отбили,

Отбили у крови,

Во имя войны сорок пятого года,

Во имя чекистской породы.

(1938 г.)

В лице молочниц и мамаши

Мы били контру на дому —

Двенадцатилетние чекисты,

Принявши целый мир в родню,

(конец 30-х годов)

Интересны здесь некоторые проговорки. Вроде бы Павел Коган, как его старшие учителя, опирается в своих надеждах на будущее, на чекистов, на касту, замкнутую в советских границах, но одновременно пытается говорить о какой-то совершенно утопической местечковой всемирности: "Во имя пла­неты", а не только России, "принявши целый мир в родню"... И конечно, апо­геем этого "глобализма" были знаменитые строки:

Но мы еще дойдем до Ганга,

Но мы еще умрем в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла родина моя.

Но эта родина – уже не Россия, а просто "шестая часть земли", на кото­рой, по словам Аделины Адалис, в 30-е годы жили "управители", "победите­ли", "владельцы"...

Поразительно то, что, когда война уже стучалась в двери нашего Отече­ства, потомки местечковых обывателей продолжали жить в плену болезненных "химер", если говорить словами Льва Гумилева...

Единственным и решающим оправданием этого "потерянного поколения", жившего во власти химер, было то, что многие из них, мечтая умереть в боях за мировую революцию в районе Ганга, погибли кто в Карелии, кто в донской степи, кто в брянских лесах на священной Отечественной войне... Но они так и не поняли, что главная мировая революция совершилась 2000 лет тому на­зад на их "исторической родине" и что напрасно их отцы и они сами искали ее в самых разных обличьях — в нацистском, в советском, в сионистском.

Но закономерно то, что в 60-е годы, когда последние зарницы багрицко-светловской романтики с культом "бригантины" и "гренады" вспыхнули было на литературном небе, замечательный русский поэт Алексей Прасолов поста­вил последнюю точку в этом историческом споре. Будучи подростком, он од­нажды с ужасом наблюдал, как на воронежской станции Россошь разгружает­ся наш эшелон с ранеными.

Спешат санитары с разгрузкой,

по белому с красным кресты,

носилки пугающе узки,

а простыни смертно чисты.

Кладут и кладут их рядами,

сквозных от бескровья людей...

Прими этот облик страданья

душой присмирелой своей.

Забудь про Светлова с Багрицким,

постигнив значение креста (подчеркнуто мной. — Ст. К.).

Романтику боя и риска

в себе задуши навсегда...

Те дни, как заветы, в нас живы.

И строгой не тронут души

ни правды крикливой надрывы,

ни пыл барабанящей лжи.

Но справедливости ради должно сказать, что идейное сопротивление же­стокой метафоре Павла Когана – "Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал", оказал его ровесник Наум Коржавин-Мандель, ответивший Когану: "Я с детства полюбил овал за то, что он такой законченный". А еще глубже кровавую, грязную драму революционного еврейства понимал Давид Самой­лов (Кауфман), выходец из семьи московских врачей, чья родословная тяну­лась от западноевропейского еврея-маркитанта по имени Фердинанд, отпра­вившегося с наполеоновским войском в Россию и оставшегося там после поражения французского императора. Он был одним немногих поэтов воен­ного поколения, понимавших, что в первые годы революции во власть "хлы­нули многочисленные жители украинско-белорусского местечка... с чуть усвоенными идеями. С путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму..." "Тут были еврейские интеллигенты или тот материал, из которого вырабатывались многочисленные отряды красных комисса­ров, партийных функционеров, ожесточенных, одуренных властью. И меньше всего было жаль культуры, к которой они не принадлежали".

Мысли эти Самойлов-Кауфман записывал в дневнике. Опубликованы они бы­ли лишь после его смерти. При жизни он, естественно, не рисковал обнаро­довать их. Скорее всего, "страха ради иудейска". А бояться, понимая все это, было чего. Давид Самойлович был человеком образованным, прекрасно знал и русскую классическую и советскую поэзию, и, конечно же, судьбу Осипа Эмильевича, которому его соплеменники "с косматыми сердцами" не могли простить того, что он в отличие от них "не волк по крови своей" и что он по своей доброй воле лишился и "чаши на пире отцов и веселья и чести своей", "чаши", наполненной слезами и кровью, на "революционном пиру" отцов-по­бедителей, где он видел во время "красного террора" "гекатомбы трупов".

Так кто же, в конце концов, затравил истинного поэта? Кто ввергал его в нищету, в отчаяние, в мысли о самоубийстве? Гонителями Осипа Мандельш­тама были, и от этого никуда не деться, в основном критики и функционеры еврейского происхождения. 10 августа 1933 года критик С. Розенталь на стра­ницах газеты "Правда" заявил, что "от образов Мандельштама пахнет великодержавным шовинизмом"; за 9 лет до этого уже в 1924 году литера­турный деятель Г. Лелевич (Калмансон), обличая поэта, писал: "насквозь пропитана кровь Мандельштама известью старого мира" (из воспомина­ний вдовы поэта Н. Я. Мандельштам).

Как пишет В. Кожинов в книге "Правда сталинских репрессий", глава "Драма самоуничтожения": "Вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л. Длигач, а "подсадной уткой", помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна называла Давида Бродского... Приказ об аресте отдал в мае 1934 г. зампред ОГПУ Я. Агранов (Сорензон)..." А сюжетов, когда одни одни еврейские функционе­ры советской эпохи уничтожали других – не счесть.

Сын восточного еврея Якова Свердлова Андрей, в должности следователя НКВД, грубо допрашивает в 1938 году жену Н. Бухарина Анну Ларину (Лурье):

"Я была возмущена до крайности, был даже порыв дать ему пощечину, но я подавила в себе это искушение. (Хотела – потому что он был свой, и не смогла по той же причине ).

Та же коллизия возникла при допросе Ханны Ганецкой – дочери извест­ного европейского революционера Я. С. Ганецкого-Фюрстенберга, бывшего "посредником" между Лениным и Гельфандом-Парвусом: "Когда Ханна Га~ нецкая увидела, что в комнату для допроса вошел Андрей Свердлов, она бро­силась к нему с возгласом: "Адик! – "Какой я тебе Адик, сволочь!" – закри­чал на нее Свердлов"...

***

В последний раз бацилла чекистского мышления неожиданно воскресла в творчестве поэта следующего за военным поколения — шестидесятника Дави­да Маркиша, сына Переца Маркиша, прославившего в свое время террор 1937 года и сложившего свою курчавую местечковую голову в эпоху борьбы с "космополитизмом". Его сын, переселившийся в 80-е годы прошлого века в Израиль, сочинил на "исторической Родине" своеобразный манифест:

Я говорю о нас, сынах Синая,

О нас, чей взгляд иным теплом согрет.

Пусть русский люд ведет тропа иная,

До их славянских дел нам дела нет.

Мы ели хлеб их, но платили кровью,

Счета сохранны, но не сведены.

Мы отомстим цветами в изголовье

Их северной страны.

…………………………….

Мы дали Маркса вам себе в ущерб,

Мы дали Вам Христа себе на горе.

Когда сотрется лыковая проба,

Когда заглохнет красных криков гул,

  Мы станем у березового гроба

В почетный Караул.

Когда я прочитал это стихотворенье, то не понял: они за наш хлеб "пла­тили" чьей "кровью"?.. Может быть, Маркиш имел в виду "красный террор" 1918 года, когда за наш хлеб было заплачено "нашей кровью"? Или он вспо­минает нашу кровь, пролитую на жертвенник продразверстки и коллективиза­ции? Но это ведь та же "славянская" кровь, до которой ему "нет дела". "Мы дали вам Христа"... Ну, это уже наглость. Вы отправили его на Голгофу, что­бы он никому не достался.

Ну что остается сказать в заключение "Сыну Синая"? А вдруг он ошибает­ся, как ошиблись его старшие братья, когда жаждали умереть за мировую ре­волюцию, а она обернулась Отечественной войной? А вдруг не ему, а нам придется "класть цветы" в изголовье не "северной", а южной ближневосточ­ной страны? Что тогда? Тогда Маркишу придется вспомнить, что он не только "сын Синая", но и побочный сын России, преобразиться из местечкового ашкеназа-чекиста в благонамеренного сефарда и вернуться на свою не мифиче­скую, а в полном смысле историческую родину, в земле которой лежит прах его предков, и где мы с ним обнимемся, как "дети разных народов". Очень разных...

От страха за судьбу проекта государства Израиль у еврейских историков сегодня просто "крыша поехала".

Недавно я прочитал в газете "Форум" (№ 282, 2010 год) исторические изыскания некоего Семена Файна из Нью-Йорка, в которых историк предъяв­ляет миру счет за геноцид во время иудейской войны I века нашей эры, "ис­требивший два миллиона евреев", во время которого еще "один миллион" был изгнан, еврейское государство "уничтожено". А все это является доказа­тельством того, "что Иудея и Самария (нынешний Западный берег реки Иор­дан. – Ст. К.) являются законной родиной евреев и сегодня".

Пафос этой статьи бесподобен с клинической точки зрения: "За Холокост 20 века нацисты понесли наказание. Почему же Холокост 1 века остает­ся не наказанным?" Поскольку как считает Семен Файн, Холокост I века н. э. организовали антисемиты-греки при помощи антисемитов-римлян, то, види­мо, греки и должны расплачиваться за это преступление, подобно гитлеров­ским нацистам. Одна беда: с Греции сегодня с ее долгами объединенной Ев­ропе взять нечего, и наш историк согласен на территориальные компенсации: "Два миллиона убитых древних евреев не вернешь, а вот кровные ев­рейские территории человечество может и должно возвратить, наконец, евреям – истинным их владельцам".

Если бы грозная фантазия Файна закончилась на этом! Нет, он обвиняет подлых греков в том, что они во времена Александра Македонского, понимая, что их "древнегреческая мифологическая религия" устарела, решили из­бавиться от нее, а взамен "по достоинству оценили иудейскую религию, ее высокие моральные и нравственные качества <...> Греки поняли, что лишь она своей гениальностью в состоянии спасти греческую нацию. И они решили любыми средствами приобрести Еврейское Священное Писание".

Короче говоря, для этого и уничтожили два миллиона евреев (и один мил­лион изгнали), захватили в свои грязные антисемитские руки священные ев­рейские книги и состряпали из них свою Библию, "состоящую из Ветхого и Нового заветов". Поскольку они стали хозяевами положения, то насочиняли все, что их душе было угодно. И Христа "сочинили".

"Новый завет – это мифологическое сочинение греческого произ­водства о мнимых преступлениях евреев с вымышленными еврейскими персонажами — Иисусом Христом, Иоанном Крестителем, апостолами, подвергающимися казням руками самих же евреев" <...> Грекам "удалось интерполировать в события I века вымышленный суд и казнь Иису­са Христа в 29 г. н. э. и внедрить по всей Римской империи молву об Иисусе Христе" А как же быть с проклятиями Талмуда по поводу Христа? А как же быть со стихами Давида Маркиша, обращенными к нам, русским: "Мы (то есть евреи, а не греки. – Ст. К,) дали вам Христа себе на горе?" А главное – кого лечить? – Давида Маркиша или Семена Файна? И еще во­прос: каким образом в деревнях Самарии и Иудеи жило столько же евреев, сколько их живет в современной Америке?

***

Последнюю точку в противостоянии, начавшемся между Урицким и Ка-негиссером, поставил Валентин Петрович Катаев, всю жизнь вынашивавший мечту рассказать правду о "красном терроре" и о романтиках у развязавших его. Он осуществил свою мечту на закате жизни, когда решился напечатать повесть "Уже написан Вертер" в июньском номере "Нового мира" за 1980 год. Именно в этой повести осторожный, запуганный жизнью старый конформист пошел в отличие от Самойлова ва-банк, создав бессмертные об­разы чекистов из одесской "чрезвычайки". Главный из них носил имя Наум Бесстрашный.

Он "стоял в позе властителя, отставив ногу и заложив руку за борт кожаной куртки. На его курчавой голове был буденновский шлем с су­конной звездой".

"У Маркина был неистребимый местечковый выговор. Некоторые буквы, особенно шипящие, свистящие и цокающие, он произносил од­ну вместо другой, как бы с трудом продираясь сквозь заросли многих языков – русского, еврейского, польского, немецкого".

"У тебя сидит один юноша, — начал Лось.

А ты откуда знаешь, что он у меня сидит? — перебил Маркин, про­
износя слово "знаешь", как "жнаишь", слово "сидит", как "шидит".

Ты просишь, чтобы я его выпустил?

Он произнес "выпуштиль"

Я застрелю тебя на месте.

"На месте" он произнес как на "мешти".

Перед нами, в сущности, герой поэмы Багрицкого "Февраль" — убийца и местечковый провинциальный авантюрист, стоящий на броневике "над летя­щими фарами и штыками". Вспомним о том, что и Багрицкий и Катаев – оба были одесситами и почти однолетками.

***

История испытала на практике три пути "преодоления еврейства в себе". Один — ницшеанский, гитлеровский — изгнание, вытеснение, в конечном счете уничтожение. Другой – советский, в который верил Ленин, носивший в себе, как и Гитлер, "четвертинку" еврейской крови: полная ассимиляция, растворение еврейства в русской стихии при помощи интернациональной коммунистической идеологии.

И третий путь; пролегший через самопожертвование, через Голгофу, путь полного духовного перерождения, – это путь Христа.

(Есть еще путь честной и объективной оценки еврейского менталитета и еврейской истории – путь интеллектуалов нового времени Ханны Арендт, Ро­же Гароди, Нормана Финкельштейна, но это путь атеистов-одиночек).

Неодухотворенность бунта завела "арийцев", изживавших в себе еврей­ство, в темные дебри Холокоста. Вера в абсолют крови, в которой якобы живет душа человеческая, обернулась примитивным культом суицида, отво­рила бунтовщикам двери к самоубийству – и они, один за другим – Отто Вейнингер, Адольф Гитлер, Йозеф Геббельс, Генрих Гиммлер, Герман Ге­ринг, Рудольф Гесс и воспитавший их всех профессор геополитических на­ук Хаусхоффер — шагнули в эту темную бездну, первопроходцем в которую был первый антихристианин и самый знаменитый ренегат в истории человечества Иуда из Кариота. (Кстати, единственный в истории человечества па­мятник Иуде был сооружен нашими местечковыми именно в России.) А сколько тысяч жрецов сатанистского культа крови и расы, исповедуемого в Третьем рейхе, бастардов и метисов, жрецов рангом помельче, и потому недостойных остаться в истории, разгрызали ампулы с цианистым калием, совали дуло пистолета в рот, завязывали ремни на спинках железных кро­ватей в своих камерах, словом, избирали безблагодатный, беспокаянный и потому греховный путь в небытие, и мир навсегда забыл о них, недостой­ных памяти...

Одним из самых ярых антисемитов, помогавших Гитлеру на пути к выс­шей власти, был полукровка Юлиус Штрейхер, казненный в 1946 году в Нюрн­берге. Смерть его, в сущности, являлась тоже формой самоубийства, вы­бранного им самим:

"Стоя перед виселицей, он громко воскликнул: "Хайль Гитлер!" На вопрос об имени он резко ответил: "Вы его знаете". В сопровождении священника он поднялся на ступеньки и воскликнул: "Пурим 1946 год и к Богу". <...> На ящи­ке, в который уложили труп Штрейхера, было написано имя "Абрахам Гольдберг" (X. Кардель, стр. 76). Напомним, что казнь гитлеровских преступников в Нюрнберге совершилась в 16 октября 1946 года в праздник Пурима, почита­емого, как еврейский праздник радости.

Но и Ницше, потерявший рассудок и кончивший свои дни в сумасшедшем доме, тоже ведь по своей воле совершил духовное самоубийство.

***

Змея кусающая собственный хвост, — это ветхозаветная метафора, выра­жающая сущность драмы самоуничтожения. Все происходит, как в книгах Ветхого завета – помните, "Адам родил Каина", "Авраам родил Исаака" и т. д.? Но у нас немного по-другому: еврей Урицкий приговорил к смерти ев­рея Перельцвейга; еврей Канегиссер приговорил к смерти еврея Урицкого; еврей Зиновьев приговорил к смерти еврея Канегиссера; еврей Ягода приго­ворил к смерти еврея Зиновьева; еврей Уншлихт приговорил к смерти еврея Ягоду... Несчастный народ...

Наилучшей иллюстрацией к этому процессу, который "пошел" и идет до сих пор, является символическое событие ветхозаветной силы, о котором по­ведал грядущим поколениям видный чекист сталинской эпохи А. Орлов-Фельдбин:

"20 декабря 1936 года в годовщину основания ВЧК-ОГПУ-НКВД Ста­лин устроил для руководителей этого ведомства небольшой банкет... Когда присутствовавшие основательно выпили, Паукер (начальник охра­ны Сталина, комиссар госбезопасности 2-го ранга, т. е. генерал-полков­ник. — Ст. К.), поддерживаемый под руки двумя коллегами <...> изоб­ражал Зиновьева, которого ведут в подвал расстреливать. Паукер... простер руки к потолку и закричал (изображая Зиновьева-Апфельбау-ма): "Услышь меня, Израиль, наш Бог есть Бог единый".

(А. Орлов. Тайная история сталинских преступлений. Нью-Йорк-Иеруса­лим, 1983 г., стр. 82.)

Через полгода 14 августа 1937-го Паукер повторил путь Зиновьева в рас-стрельный подвал, а Орлов-Фельдбин, шпион, сбежавший в июле 1938 года в США, первым делом, как сообщается в книге О. Царева и Д. Кастелло "Ро­ковые иллюзии", посетил синагогу, где, видимо, произнес слова той же древнееврейской молитвы. Да что говорить о местечковых шпионах и рези­дентах, если образованный, абсолютно ассимилированный, вросший в рус­скую культуру и советскую литературную жизнь Давид Самойлов, запуганный провокаторами из наших СМИ, кричавшими в конце 80-х годов о приближа­ющихся еврейских погромах, почувствовал, что у него ожили от страха все наследственные еврейские комплексы, впал в истерику и записал на страни­цах дневника:

"Если меня, русского поэта и русского человека, погонят в газовую камеру, я буду повторять: "Шмо исроэл! Адоной элехейну, адонай эход!" Единственное, что я запомнил из своего еврейства". Ничего себе единственное! Да это еврейское "все", начало молитвы: "Услышь меня, Израиль, наш Бог есть Бог единый". Эти слова даже атеист и негодяй Паукер вспомнил перед расстрелом... Бедный Дезик.

Все вроде бы ясно, но остается только один вопрос, на который нет от­вета: почему и с какой целью Создатель попустил, чтобы в кровавые внутри-семитские разборки, словно в черную воронку истории, затягивались племе­на и народы, ни сном, ни духом не виновные в трагедии, которая началась в доисторические времена и которая завершится в День Гнева.

Ветхозаветная змея не просто укусила свой хвост, — она растерзала его в клочья.

(Продолжение следует)

* Ж-л «Наш современник», № 9, 2010.Продолжение.

** Все перечисленное составляет содержание сегодняшней израильской жизни . Вполне возможно , что эта тирада была написана МаксомНордау после того , как он прочитал " Протоколы сионских мудрецов " и поверил , что они принадлежат перу Ахад Хама . " В своем труде ,озаглавленном " Переоценка ценностей ", по мысли и стилю представляющем точное подобие " Протоколов ", Ахад Хам применяет учениеНицше о " сверхчеловеке " к еврейскому народу , который он называет " сверхнацией ", – пи­ шет автор разбираемой нами работы .

*** О таких, как Копелев, "раскулачивателях" Соня Марголина в книге "Конец лжи: Россия и еврейство в XX веке" писала:

"В конце 20-х годов впервые немалая часть еврейских коммунистов выступила в сельской местности командирами и господами над жизнью и смертью. Только в кол­лективизации окончательно отчеканился образ еврея, как ненавистного врага крес­тьян — даже там, где до тех пор ни одного еврея не видали".

**** Так у автора, который, видимо, унаследовал и "одессизмы" отца.

Станислав Куняев