Как живется нынче крестьянам в бывших барских усадьбах

В Ясную Поляну и Спасское-Лутовиново я ехал не экскурсионными автобусами, а общественным транспортом, где и пешком добирался. Судьба у усадеб разная. И не столько у тех, что нынче стали музеями, центрами духовной и культурной славы Отечества, сколько у сел, где когда-то жили крестьяне, которым суждено было стать героями классических литературных произведений.

Хорошо в Ясной Поляне летом промчаться верхом на лошади по аллеям парка. И дальше - на Калинов луг, за реку Воронку, где и впрямь, как через некую мистическую воронку, проходит время, что-то немилосердно руша, унося с собой, а что-то милуя, оставляя нам, оставшимся, где воздух зимой свеж от хвои и снега, а летом настоян травами. Промчаться, а потом, умаявшись и напившись родниковой воды в ключах, которых тут много, упасть в траву, раскинув руки, и смотреть в небо, думая о вечном. А Спасское-Лутовиново прекрасно с высоты птичьего полета осенью. Когда среди золота листвы вдруг, полыхнув на солнце, обожжет неземным огнем купол храма, и возликует душа, купаясь в голубых глазах озер, в белизне старинных усадебных построек. Хорошо оно и весной, когда расцветают вокруг яблоневые сады, а над великолепным тургеневским парком, над Бежиным лугом, над всей Орловщиной летят косяки журавлей, гусей, уток...

Несколько диких уток однажды облюбовали озерцо возле Спасского. Но местный лесник выловил их всех, зараза, на удочку, насадив на крючок вместо приманки листы молодой крапивы, за что директор музея обещал утопить в том же озере его самого. До рукоприкладства, однако, дело не дошло, лесник раскаялся и больше уток на удочку не дергал, да они и не прилетали больше, а директора закружили дела будничные, когда порой некогда и на природную красоту посмотреть.

...Директор с лесником не птицы, они ходят по земле. Как и Петр Курочкин, бывший директор совхоза “Тургеневский. Потому красота, которую видят птицы, оттирается на задний план делами земными. Вместо того, чтобы любоваться золотом листвы и куполов, он месит сапогами грязь.

Но не та грязь тяготит, которая липнет к сапогам, а - которая к душе. Курочкин не руководит больше хозяйством, не дает наряды на работу, не подписывает бухгалтерские ведомости. Он продает на городском рынке овощи и фрукты с собственного приусадебного участка. Да еще корзины и табуретки, которые мастерски научился плести из лозняка. А в редкие свободные минуты рисует картины.

Характерный мужик, истинно русский. О таких Розанов писал: посмотришь на него острым глазком, посмотрит он на тебя, и все понятно, и не надо никаких слов. Он землю чует не подошвами сапог и даже не голыми пятками - душой.

Но турнули его с директорства московские криминальные тузы, затеявшие купить и перепродать принадлежавшую некогда Тургеневу землю. Формальным хозяином Спасского-Лутовинова на сельских сходах, с их подачи, был избран вначале предприниматель, а потом, когда тот сделал совхоз лишь приложением к своему магазину, призвали на "княжение" фермера.

Спасское-Лутовиново осталось дворянским гнездом, брошенным великим барином, уехавшим жить и умирать за границу. Барин уехал, и слуги в бега. Где немой Герасим и Фома по прозвищу Бюрюк, где знаменитая мельничиха? А нет. Не сыскать уже и потомков тех крестьян, которые стали прототипами его литературных героев. Кого война посекла, кого жизнь пораскидала. Приехали на их место иные люди, никак с именем Тургенева не связанные.

Да, пути усадьбы и села разделились. Усадьба процветает. Начав с филиала областного музея, она вскоре обрела самостоятельность, став памятником культуры республиканского значения. Увеличиваются штаты, растет научный потенциал, пополняется парк техники.

Село, наоборот, хиреет, разделяя судьбу всего колхозно-совхозного строя России. Касса пуста, технический парк разваливается, даже кузню и баню пришлось закрыть.

Потому село не любит усадьбу, считая ее нахлебницей, легкотрудницей, закрывая глаза на то, что усадьба пашет своими тракторами частные огороды, мостит дороги, обеспечивает работой и заработком значительную часть селян. А когда музею дали денег на восстановление усадебной церкви, село и вовсе ошалело - экое богатство на ветер пускают. Да его бы на ремонт тракторных мастерских, где мужики на холодных сквозняках теряют последнее здоровье! Как-то подсчитали и ахнули: до пенсионного возраста ни один лутовиновский мужик не дожил.

И хотя дело спорное, что важнее: церковь, врачующая душу, или железо, которое все равно будет разворовано и пропито, обещание денег усадьбе вызвало неприкрытое раздражение села.

Село считало себя приоритетным уже потому, что производит хлеб и мясо, хотя дохода эта работа в последние годы не приносила вовсе. И село никак не поймет, нужно ли оно нынешней России? А если нужно, то в качестве кого? В качестве кормильца державы? Или в качестве приложения к частному магазину или ферме?

Осатанев от хронического безденежья, многие коренные жители запили. Другие поставили крест на своем привычном сельском ремесле и занялись отхожим промыслом: кто встал за прилавок на мелкооптовом рынке, кто строит дачи богатым москвичам. Оставленные ими места на полях и фермах заняли беженцы из Средней Азии. Они согласны работать без денег - за натуральную оплату молоком, мясом, скотиной, яблоками или зерном. Рады любому жилью - в подсобке совхозной столовой, в закрытой совхозной бане и даже в бывшем красном уголке коровника.

Все смешалось в бывшем имении Тургенева. Как жить дальше? Кому кланяться еще, чтобы не пропасть вовсе?

Прежде по всякому поводу шли на поклон к барину. Было дело в прошлом веке - запили мужики похлеще нынешнего, благо кабак располагался тут же, на окраине Спасского-Лутовинова, где теперь школа, носящая, разумеется, имя писателя. Пошли скандалы в семьях, разоры и без того небогатого крестьянского хозяйства. Тогда, исчерпав терпение, и снарядили отчаявшиеся женки делегацию к барину. И выход нашли - построили возле кабака часовенку, освятив ее именем Александра Невского. А по существующему тогда закону кабак рядом с церковью соседствовать не должен. Так и протрезвело село. Часовенка же эта стоит до сих пор, напоминая о былом единстве села и усадьбы.

...А вот в Ясной Поляне живут не пришлые, не беженцы, как в Спасском-Лутовинове, а именно потомки тех толстовских крестьян, которые обслуживали усадьбу писателя, ходили в его школу, становились прототипами его произведений. Ну, например, Филиппок - помните того мальчика, который страсть как хотел учиться, да мать не пускала, и он сам украдкой ушел в школу?

- Филиппок-то?- спрашивают,- Так он на Красной улице живет. Только зовут его теперь по-другому - Ухарь.

- Это отчего же?

- Голос в детстве был хороший. А сосед научил его песне "Ехал на ярмарку ухарь-купец", он и пел ее по заявкам подвыпивших мужичков. Да и теперь запоет - ни с кем не спутаешь.

Ухарь оказался Михаилом Макаровым. Мать его, Ольга Филипповна, была дочерью Филиппка, которому в школу ходить родители так и не позволили, полагая, что полезнее учиться практическому крестьянскому ремеслу, нежели грамоте, и он, имея своих лошадей, всю жизнь занимался, как и многие, извозом, благо симферопольская дорога проходила в то время аккурат вдоль деревни.

Хорошо живут ныне потомки толстовских крестьян, справно, лучше, чем крестьяне тургеневские. Говорят, что могучая энергия, которая была у Толстого при жизни, по закону сохранения энергии никуда не исчезла.

И люди, которые здесь живут и работают, чувствуют это на себе, она помогает. Действительно, Толстой и после смерти как бы опекает свою усадьбу. Паломничество к его могиле принудило власти уже в 30-х годах содрать с крестьянских изб солому, заменив ее черепицей. Впоследствии в каждый дом были подведены вода, электричество, газ, покрыли асфальтом главную деревенскую улицу. Немцы, наступавшие на Москву, не успели ни разграбить усадьбу, ни даже ее сжечь. Даже чернобыльская туча, наследившая почти на всей Тульской области, и та обошла Ясную Поляну стороной.

Вот и нынче многие дома крыты черепицей или железом. Почти у каждого сад. Дворы спрятаны за высокими железными воротами. Многие постройки дополняются гаражами.

Впрочем, справно - еще не значит ладно. Богатство порождает жадность, воровство, сутяжничество. В иных местах жители боятся детдомовцев, стерегут от них свои сады и огороды, а тут - детдомовцы боятся жителей. "Оставишь без присмотра доску ли, кирпич - тут же и слямзят,- жалуется директор Яснополянского детского дома. - Ребенок тяпку на поле забудет, через два часа ее уже нет".

Между жителями то и дело возникают споры, за разрешением которых идут к местному голове. А потому как их разрешением редко бывают довольны обе стороны, то весь их гнев выливается на его голову, и тот обречен вечно судиться со своими избирателями.

Бывшие толстовские крестьяне, рассказывает один из сотрудников музея-усадьбы, после революции то приходили всей деревней каяться на могилу Толстого, то грозились сжечь усадьбу. Так и ныне. С одной стороны, вроде как почитают гениального писателя и свято блюдут места, где он гулял, но при случае не упускают возможности прирезать к своему земельному наделу и кусок усадебной земли. Некто Арбузов распахал свой огород аж до графского пруда и летом отгоняет от "своего" берега купающихся сотрудников музея, полагая, что он имеет на этот участок пруда прав более, нежели сам граф Толстой.

Яснополянцы делятся на коренных и приезжих. Власовы, Ореховы, Зябровы, Малаховы, Макаровы - эти коренные. Коренной и Андрей Деев. Его прадед Никита Евдокимович служил у Толстого краснодеревщиком. Сработанная им резная деревянная чернильница с надписью "Что написано пером - не руби топором" до сих пор украшает дом-музей Толстого. Жена Никиты Евдокимовича Анна Петровна Деева стряпала на графской кухне а в свободное время любила почитать Марка Аврелия. Андрей же работает в усадьбе лесником.

Коренные не то чтобы не любят приезжих, но - сторонятся их. Они - не графские и многое не понимают из того, чем гордится и что оберегает Ясная Поляна. Дома продают им неохотно. И все-таки половина деревенских - приезжие.

Так и живут - коренные и приезжие. Кто-то лучше, кто-то хуже. Отличить их нынче можно разве что по жаргону. Например, что такое "графская дорога" знает лишь коренной яснополяновец. Это дорога, по которой Лев Николаевич любил хаживать из усадьбы в деревню. Правда, однажды именно "коренной яснополяновец" агроном Лавров взял и построил на этой дороге дом. Потом понял, что сделал неладно, и дом продал. Однако этим мало что изменил. Хозяин сменился, а дом так и остался стоять на "графской дороге".

А в Спасском-Лутовинове однажды неглупый мужичок предложил директору музея-усадьбы, мол, чего бы тебе не взять нас к себе всех скопом? Деревней то есть. Мы бы за тебя проголосовали. "Нет, - ответил директор, - не проголосовали бы". "Это почему?", - удивился мужик. "Да потому, что я бы уволил с работы всех, кто пьет, и сдал в милицию тех, кто ворует". Почесал мужик затылок: "Пожалуй, ты прав - не проголосовали бы".

Тула - Орел - Москва

Источник