Сообщения
Интервью с участием командира «призраков» Александра Костина («Батя» как его называют ополченцы) было сделано в одной из клиник Петербурга, где ему сделали операцию. Сам комбат поначалу казался совсем не похожим на бойца спецподразделения — обычный мужчина возрастом «под пятьдесят», невысокого роста. Однако в его взгляде есть что-то такое, что заставило сразу поверить, что под командованием этого человека находились сотни человек.
— Кем вы были в довоенной жизни и почему приняли решение пойти в ополчение?
— Югославию вы помните? Мы как-то с ребятами сидели… еще до начала войны, и я говорю: «Видите, что творится там? Ждите и у нас». Так и произошло. Я сам родом с Кемеровской области. На Украине служил в армии, так и остался, стал хохлом, женился на хохлушке. У меня всё было: хорошее предприятие, машины, квартиры. Я был частным предпринимателем, жил не бедно, великолепное положение в обществе… было. Сейчас я бомж. Дома нет, разбомбили всё, единственное, что успел вывезти — семью. Сейчас, спасибо ребятам, кто чем может, тот тем и помогает. Элементарно, памперсы детям…
— У нас многие считают, что мужчины Донбасса сидят по домам, а воюют, в основном, добровольцы из России. Расскажите, как всё обстоит на самом деле, много ли таких, кто хочет «переждать» войну?
— Много, и они сейчас будут сожалеть об этом. Никого из тех, кто живет на Донбассе, это не обойдет. Потому что сейчас нацгвардия увеличила призывной возраст до 60 лет. Хочет он становиться в строй, не хочет — не важно, под автоматом встанет. В заложники пойдут их семьи, и они будут идти в первых рядах, вот и всё. Как в 1941–42 годах были так называемые штрафные батальоны, так их сейчас создает Коломойский. То есть, вперед пойдут «диванные вояки», которые думали отсидеться, а сзади будет идти заградотряд из «Правого сектора». Впереди будем мы отстреливать, а сзади, если кто будет отступать, стрелять будут свои же. Пускай думают те, кто сейчас хочет отлежаться-отсидеться.
— Кто сейчас воюет в ополчении? Каков портрет этого человека — его профессия, образование, социальный статус?
— Идут в ополчение разные люди: идет человек с высшим образованием, идет колхозник, тракторист, слесарь. В основном, трудяги. Всё зависит от региона, если это шахтерский край как у нас, то это шахтеры. Но у ребят отваги не занимать. Чисто военных специальностей у нас очень мало, можно сказать, что вообще нет. Кто-то когда-то служил… вот это всё сейчас вспоминается.
— Много добровольцев из России?
— Много, едут ребята из Москвы, из Петербурга, есть из Новгорода, Новосибирска, сибиряки есть и даже из Алтая приезжают. Они не снайперы, но великолепные охотники.
— В связи с последними событиями, тяжелыми боями — увеличивается ли поток добровольцев или наоборот снижается?
— Конечно, приток добровольцев увеличивается, а сейчас, я думаю, он должен будет вырасти еще в несколько раз.
— Сколько человек у вас в подчинении и почему вы назвали себя «призраками»?
— Сначала, когда всё только начиналось, было около 100 человек, потом доходило и до 800, сейчас насчитали 600 человек, которые вышли и дислоцируются. А почему «призраки»… Было это месяца два назад, мы тогда стояли под Новошахтинской таможней, и к нам приехали из ОБСЕ: посмотреть или показать миру, что происходит, уж не знаю. И тогда нас начали бомбить, бомбили так, что ту территорию, где находилась наша база, полностью разнесли. А во всех украинских СМИ сообщили, что особо крупное, почему-то «российское», «бандформирование» уничтожено полностью.
Позже, когда мы поменяли место дислокации и встали под Свердловском Луганской области, инспекторов ОБСЕ в том же составе задержали на нашем блокпосту и доложили мне. Когда мы с Алексеем Мозговым вышли из машины, и они нас увидели, то так удивились, что только один вопрос задали: «Ви живи?» Тогда мы сразу сказали для себя: да, мы призраки… Так и пошло отсюда, что мы батальон «Призраков».
— Какую из своих операций вы считаете самой удачной?
— Самая удачная, когда выходили из окружения с Новоборовиц, когда нас обложило более 120 единиц бронетехники, а нас было всего 40 человек. Вышли красиво, без всяких потерь, без всяких стычек. Хотя тогда нас уже потеряли, уже поставили на нас крест… Но мы, немного изменив маршрут, вышли, сохранив личный состав, не потеряв ни вооружение, ни одной единицы техники.
— А самый страшный ваш бой?
— Страха как такового нет, не знаю, может быть, я такой человек… а вот эмоции были 19 июня: за все боевые ни одного ранения, а тут пережил два инфаркта. Потому что на тебя идет батальон бронетехники, а ты отвечаешь за своих людей.
Они ведь не идут в лобовую атаку, а сначала зачищают всё «Градами», и только когда убедятся, что там пусто, начинают выдвигать танки и бронетехнику. Если бы они шли в лобовую атаку, нам было бы попроще с ними воевать, но когда обкладывают всю территорию «Градами — можете представить себе, что там творится. Если человек чуть слабенький на психику, то не выдерживает этих артобстрелов.
— Что сейчас имеется на вооружении у ополченцев?
— Чем мы воюем? Автоматы, понятно… Пушки, гаубицы, «Грады» , «ноны» — этого у нас нет. Есть гранатометы «Муха», огнеметы «Шмель»-то, с чем против танка не попрешь. Ну, минометы есть, но миномет эффективен только при неподвижной цели, при движущейся — это… не то. Причем, минометов у нас всего две штуки «сто двадцатых» (калибра 120 мм, — прим.) на подразделение и четыре «восемьдесят вторых» (82 мм).
— Как вы оцениваете нынешнее положение на фронтах Новороссии?
— Сейчас очень тяжело, и если не будет помощи, я не говорю личным составом, я говорю только о вооружении, то будет очень плохо.
— Если ополчению не удастся отстоять Луганск и Донецк, возможна ли партизанская война, или с потерей главных городов всё будет кончено?
— Во-первых, допустить этого нельзя, чтобы Луганск и Донецк они взяли. Во-вторых, партизанская война и сейчас идет, в том же самом Лисичанске, в том же самом Славянске, наши люди там пооставались и они по-своему делают свою работу. А если мы сдадимся… смысл тогда было начинать всё это?
— Как вы оцениваете своего противника — украинскую армию, нацгвардию? В чем их сила и слабость?
— Те, кто идет против нас — они все наемники. Они воюют не за свою землю, они работают за деньги, и, прежде всего, дорожат своей жизнью. В этом преимущество на нашей стороне. Сейчас видно, что у них также не хватает техники: если раньше они могли бросить БТР, и мы могли его захватить и, подремонтировав, поставить в свой строй, то сейчас они цепляют и утаскивают его с собой. Преимущество у них в вооружении. Было бы у нас хотя бы соотношение 3 к 7, — ни один город не был бы сдан.
— Могут ли россияне из сообщений в СМИ составить полную картину происходящего или что-то замалчивается?
— Во время боев под Лисичанским НПЗ со стороны Украины присутствовали наемники: негры, американцы, поляки, французы, там были все. Поляки там летают на самолетах польских, на это все закрывают глаза. Если всё, что летало украинское, сбито давно, а сейчас появляются новые «сушки», откуда они берутся?
— Чем в данной ситуации может помочь Донбассу Россия, не ввязываясь в военный конфликт напрямую?
— Тяжелым вооружением, этого будет достаточно. Мне российские войска не нужны, и я не прошу самолеты, я прошу танки, я прошу те же самые пушки, «Грады». У нас сейчас десять к одному преимущество в технике в их сторону, я сейчас могу воевать только малыми диверсионными группами: уничтожили один-два танка — это уже плюс. Но это не то: на один их уничтоженный танк идет еще десять.
— Что вы намерены делать после выздоровления?
— Я здесь ненадолго, сейчас подлечусь и обратно туда… там же мои бойцы.
Беседовала Любовь Лепшина
Поддержать Новороссию можно просто щёлкнув по рекламной ссылке
Комментариев нет:
Отправить комментарий