Красный проект – это не данность, а творческая задача

2, Андрей Шишков Недавно на сайте «Однако» была опубликована статья Михаила Хазина «О родоплеменных элитах XXI века». Статья дискуссионная, о чем прямо говорит автор: «Данный текст является предварительным и нуждается в серьезном обсуждении». Я бы хотел высказать несколько соображений на эту тему. Напомню, что в своей статье Хазин отмечает странный на первый взгляд факт: в условиях мирового кризиса сквозь «новейшие» социальные структуры начинают проявляться и прорастать структуры, казалось бы, давно отживших и архаичных социумов. «Элита, что Уганды или Новой Гвинеи, что США и Германии, построена даже не по феодальному, а по родоплеменному принципу! …Как только возникает угроза элите страны, она немедленно переходит уж к совсем древним способам взаимодействия», – констатирует Хазин. Можно двояко относиться к этому факту – можно воспринимать его как аномалию, а можно как норму. Хазин склоняется к тому, что это нормально. «Древние социальные механизмы куда более устойчивы, чем современные. И не исключено, что эти механизмы будут посильнее экономических». Однако, принимая факт появления архаического в XXI веке как норму, мы, во-первых, отвергаем господствавший в эпоху модерна тезис, согласно которому человечество прогрессирует от низших форм к высшим, от варварства к цивилизации (пример такой трактовки истории мы находим у того же Маркса в его учении об исторических формациях). И, во-вторых, утверждаем противоположный тезис, согласно которому в обществе имеет место быть константная структура, которая не подвержена влиянию исторического времени. В первом случае история понимается как «горизонтальный» процесс движения во времени, в ходе которого «первобытнообщинные» формы остаются в прошлом. Во втором случае история – это «вертикальный» процесс актуализации константного и вневременного во временном, существенного в случайном, архаического в современном. Напомню, что отцом структурного (в противоположность прогрессистскому) понимания общества является Питирим Сорокин. Понимание истории, вытекающее из принципов структурной социологии, означает, что в каждый момент времени общество решает одну и ту же задачу – реализации архаического в современном. Или не решает и тогда оно погибает. Совершенно очевидно, что в данном случае мы концептуально делаем шаг в сторону тех социологов, которые полагают, что главная цель любого общества – реализовать архаическое в современном. Т.е. исторически реализовать свою полноту, обрести себя, воплотить свой замысел, который вынашивается и реализуется от отцов к детям. В чем, собственно, и заключается смысл истории. Запад выбрал путь убийства архаики. Архаическое в современных западных обществах существенно деградировало и истощено. Что и предопределяет возможность срыва западной истории. Запад положил колоссальные усилия на борьбу со своим архаическим, закатав его под асфальт. И в период кризиса архаическое здесь неизбежно проявляется, но в уродливой, рудиментарной, лишенной целостности и смысла форме. Спасительным смыслам, способным объединить западные общества перед угрозой кризиса, взяться неоткуда. Кстати, в других статьях Хазина мелькала справедливая мысль, что это не локальный, а эпохальный кризис Запада. Кризис – это расплата за модернизм, за издевательство над архаическим. В последнее время Михаил Хазин часто пишет о том, что в условиях мирового кризиса возрастает спрос на Красный проект. К сожалению, при этом не проясняя, каким образом Красный проект вписывается в соотношение: «архаическое – современное». Между тем, спрос западных элит на «родоплеменное» и спрос антиэлит на «красное» – это, на мой взгляд, явления одного и того же порядка. И тогда вопрос стоит ребром: если Красный проект – это чисто модернистский продукт, значит, он обречен, каким бы спросом он при этом не пользовался. Если же он уходит корнями в архаику, значит, у него есть будущее. Впрочем, прояснение связи «красного» и архаического, «красного» и «белого» – это, как мне кажется, на сегодняшний день не столько западный, сколько русский вопрос. Возможно, самый главный. С тех пор, как русская история ХХ века уперлась в Маркса, «белые» и «красные» ходят у нас врозь. Именно Маркс не позволяет нашим «белым» осознать, насколько они «красные», и наоборот. Задача в том, чтобы разглядеть сквозь модернистский пафос марксизма его «красное» архаическое ядро. Лучшим и, пожалуй, неопровержимым доказательством того, что марксизм в своей скрытой сути – это поворот к архаике, является Гегель. Гегель – это последняя фундаментальная попытка Запада повернуться лицом к архаике. А Маркс, как известно, гегельянец. Именно Гегель вскрыл тайный механизм уничтожения архаики, встроенный в западную историю. Он видит его в модернистском конструкте сознания, отражения, рассудка. Да, сознание отражает бытие, но не так, как мы это себе представляем. По Гегелю отражение – это не просто копирование. В своем исходном движении сознание не копирует, а отражает мир в том смысле, как это делает обороняющаяся сторона на войне. Отразить для него – значит, отбросить, выставить вовне, не пустить в себя, сделать чуждым. Отражению, отбрасыванию подлежит все, включая субстанциальное, т.е. то, откуда родом сам субъект. Тем самым модернистский субъект вынесен на несуществующую высоту, с которой он судит о мире, подвергает мир отрицанию и нигилистической обработке. Это по Гегелю главный пункт, на котором свернулся Запад. Первым отражением Запад отрицает мир, коверкает его, лишает его всякой субстанциальности, жизни, духовной глубины, а потом этот опустошенный мир отражает вторым зеркальным отражением и признает этот уродливый конструкт объективной реальностью. Но сколько бы мы ни отражали эту изуродованную реальность, прошедшую через мясорубку отрицания, мы ни на йоту не приблизимся к истине. Истина по Гегелю – это превращение субстанции в субъект. Субстанция – это колыбель субъекта, то, откуда он родом. И это то, что зарвавшийся субъект выбросил сегодня вовне и с чем оперирует, как с мертвым предметом, средством, орудием. Между тем как задача заключается в том, чтобы субъект превратить в средство и орудие субстанции. Истина – это не утрамбовывание, а развертывание всех потенций, скрытых в субстанции, в архаических началах общества. Мыслит только субъект, погруженный в субстанцию. Вне субстанции по Гегелю имеет место не мышление, а рассудочное комбинирование представлений – изъятых из субстанции фрагментов реальности. Рассудок и представление – ругательные слова в устах Гегеля. И Хайдеггер недалеко уходит от Гегеля, когда утверждает, что современному западному человечеству присуще бегство от бытия и забвение мышления. Маркс под влиянием Гегеля прямо апеллирует к архаике, когда говорит о том, откуда в его мозгах пробилась идея коммунизма. Иными словами, для Маркса коммунизм не является исключительно новоевропейским конструктом, наподобие идеи автономного индивида, идеи гражданского общества и т.п. Маркс говорит о «первобытном коммунизме», как об истоке пробуждения коммунистических идей в эпоху модерна. Однако при всем при этом, в отличие от Гегеля, архаика для Маркса не является высшим законом. Он подходит к ней избирательно, заимствуя из эпохи премодерна исключительно то, что согласуется с его коммунистически-модернистским проектом. Маркс самочинно корректирует архаику, смотря на нее глазами современного западного субъекта, прошедшего длительный путь нигилизма. Нигилизм замутняет ему восприятие – наглядным свидетельством этого является атеизм Маркса и всего западного марксизма. И не менее ограниченно и уродливо воспринимает архаику германский национал-социализм в той трактовке, которая приобрела характер господствующей идеологии в нацистской Германии. Марксизм, фашизм, выплеск родоплеменного сознания у современных западных элит, о котором пишет Михаил Хазин, – все это однобокие и зачастую уродливые попытки вернуться к собственной архаике в условиях, когда сконструированные Западом искусственные, т.е. лишенные субстанциального содержания, социальные модели приходят к своему исчерпанию, обнаруживая свою нежизнеспособность. Коротко о русском восприятии марксизма. Можно сказать, что адекватным восприятием Маркса явилось бы возвращение русской мысли к своим историческим корням, к собственной архаике. У Маркса этот поворот носит частичный и фрагментарный характер. Но универсальная и всечеловеческая суть марксизма именно в попытке такого поворота, в его идее, а не в его локальной, узкоевропейской трактовке, которой он нагружен на 90 процентов. Беда русского марксизма в том, что он принял Маркса целиком, не сумев отделить зерна от плевел. Русская архаика, хотя и пробивалась через марксизм, но чаще в бессознательной форме. Исторически марксизм запер русскую архаику в подполье, в то время как истинный пафос марксизма в том, чтобы раскрыть ее. Сегодня пришла пора осуществить эту задачу в полной мере. Но чтобы приступить к ее решению, для начала надо перестать говорить о Красном проекте как о чем-то законченном и решенном. Одно из двух – или Красный проект есть чисто модернистский конструкт, в котором нет ничего субстанциального. Или этот проект прорастает из архаики, и только в этом случае он может претендовать на статус Русского проекта, в котором есть место и русским левым, и русским имперским националистам. Последнее означает, что Красный проект – это не данность, не готовая формула, которую можно положить в карман, вычитав ее у классиков марксизма, а творческая задача.  Однако