Показаны сообщения с ярлыком Фурсов. *. Показать все сообщения
Показаны сообщения с ярлыком Фурсов. *. Показать все сообщения

пятница, 17 января 2014 г.

Психоисторическая война. Часть четвертая

А.И. Фурсов


Первая мировая война способствовала укреплению закрытых групп мирового согласования и управления англосаксонской элиты и упрочению англо-американских связей по закрытой линии при росте противоречий по открытой линии – между Великобританией и США как государствами. В 1916 г. команда Милнера, его повзрослевший «детский сад» окончательно стала ядром «Группы». Все более активную роль в ней играл Арнольд-Джозеф Тойнби-младший, историк и разведчик. Именно из идей Тойнби Милнер почерпнул установку, согласно которой расширение империи и интеграция англоязычных элит необходимы для того, чтобы продолжал существовать британский образ жизни, образ жизни британского правящего класса как раскрывающие лучшие и высшие способности человечества.

После войны продолжилось институциональное оформление англо-американской элиты. Сначала в Лондоне был создан Королевский Институт международных отношений. Подлинным основателем института был Кёрзон, а состоялось основание на совместной конференции британских и американских экспертов в гостинице «Мажестик» в 1919 г. Штат института составили совет с председателем и двумя почётными секретарями и небольшая группа сотрудников. Среди последних наиболее значительной фигурой был Арнолд Дж. Тойнби, племянник друга Милнера по колледжу Беллиол (Оксфордский университет), в будущем – автор знаменитого 12-томника «A Study of History»и многих других работ, а также координатор деятельности британских спецслужб во время Второй мировой войны.

КИМО организовывал дискуссии и исследовательские группы, спонсировал исследования и публиковал их результаты. Институт опубликовал «Историю мирной конференции» и издавал «Журнал» с отчётами о дискуссиях, а также ежегодный «Обзор международных дел», составляемый его служащими (прежде всего Тойнби) или членами группы Милнера. Ещё одним ежегодником был «Обзор отношений в Британском Содружестве», финансируемый с помощью гранта от нью-йоркской корпорации Карнеги. Институт создал филиалы в доминионах и даже распространил своё влияние на страны вне Содружества – с помощью Организации интеллектуального сотрудничества Лиги Наций. Со времени чехословацкого кризиса сентября 1938 г. КИМО стал неофициальным консультантом Министерства иностранных дел, а с началом Второй мировой войны официально превратился в его исследовательское отделение.

В 1924 г. в Вашингтоне был создан американский аналог КИМО – Совет по международным отношениям (СМО). Кроме КИМО и СМО как в Великобритании, так и в США стали формироваться клубные структуры так или иначе связанные с «Группой». Хорошую характеристику клубам англо-американской элиты дал Г.Дж. Препарата, который определил их как «укоренившиеся и самовоспроизводящиеся братства, правившие англосаксонскими государствами: они были (и есть) образованы конгломератом династий, происходящих из банкирских домов, дипломатического корпуса, офицерской касты и правящей аристократии. Этот конгломерат и по сей день прочно вплетен в ткань современных «демократий». Такие «клубы» действуют, управляют, воспитывают и мыслят как компактная, тесно спаянная олигархия, привлекающая к сотрудничеству средний класс, который она использует как фильтр между собой и пушечным мясом – простолюдинами. Действительно, в так называемом демократическом выборе, который в настоящее время представляет собой наиболее хитроумную модель олигархического правления, электорат по-прежнему не имеет никакого влияния, а политическая способность есть не что иное, как иное название силы убеждения, необходимой для построения «консенсуса» вокруг жизненно важных решений, которые принимаются отнюдь не избирателями».

Особое внимание в 1920-е годы англо-американская верхушка уделяла двум странам – России и Германии. Это вытекало, во-первых, из макиндеровской логики окружения евразийского массива и недопущения его объединения в единое или союзное целое. Во-вторых, из того, что Россия (СССР) и Германия на тот момент представляли собой два полигона, два экспериментальных поля отработки двух различных брутальных новых форм создания нового мирового порядка и технологий (прежде всего массово-манипулятивных) его установления. В России «Группа» и ее американские «коллеги» установили контакт с большевиками, интернационал-социалистами; в Германии она активно поддерживала связи с националистами, которые со временем станут национал-социалистами. Во время Гражданской войны в России большевики интернационал-социалисты устраивали англосаксов больше, чем настроенные на восстановление империи белые. Курс на мировую революцию вполне устраивал Фининтерн, поскольку она ломала, подрывала, ослабляла национальные государства, устраняя помехи на пути товарных и финансовых цепей и обеспечивая условия для создания Венеции размером с Европу или даже мир. Понятно, что революционеры и буржуины, левые и правые глобалисты – враги, однако по-своему мировая революция, разрушающая государства и стирающая государственно-политические границы, приводила в соответствие политическую организацию капиталистической системы с экономической (мировой рынок без границ). Разумеется, у революционеров были свои цели, а у мировой верхушки – свои: мир-революционеры стремились организовать системный кризис капитализма и создать новую систему во главе с мировым коммунистическим правительством, а сверхкапиталисты использовали революционеров (словно заглянув в будущее и посмотрев «Матрицу-2») для углубления кризиса старой структуры и создания новой структуры прежней же капиталистической системы, но уже без государств, а во главе с мировым правительством.

Характеризуя сегодняшнее сотрудничество радикальных глобалистов и радикальных исламистов, С.А. Горяинов пишет: «В истории существуют достаточно короткие периоды, когда будущие противники вынуждены работать сообща, исключительно ради создания прочных долговременных основ глобального конфликта, который определит мировой баланс». Ситуация 1920-х годов с противостоянием радикальных глобалистов «слева» и «справа» была аналогичной. И если у глобалистов и исламистов 2000-х годов враг – государство вообще, то у левых и правых глобалистов 1920–1930-х годов врагом было конкретное государство – сталинский СССР, который ломал планы и тех и других. С этой точки зрения троцкистско-бухаринский, лево-правый антисталинский блок – не выдумка и не логический нонсенс, а реальность, обусловленная диалектикой развития капитализма и системного антикапитализма.

На роль ударной силы (и хвороста) мировой революции планировалась Советская Россия, где после Октябрьского переворота 1917 г. у власти оказались интернационал-социалисты Ленина и Троцкого. Однако после окончания Гражданской войны, введения НЭПа, формирования партаппарата как особого субъекта русской истории и с началом борьбы за власть в большевистской верхушке ситуация изменилась: команда Сталина, особенно после провала в 1923 г. революции в Германии начала постепенно сворачивать курс на мировую революцию, переходя на рельсы строительства «социализма в одной, отдельно взятой стране». Этот курс победил в 1925–1927 гг., импер-социалисты оказались сильнее интернационал-социалистов, поскольку выражали интересы Большой системы «Россия». А Большая система «Капиталистический мир» в ее послевоенном состоянии, раздираемая противоречиями, не смогла навязать волю Советской России – СССР. Так команда Сталина и СССР в первый раз сорвали планы глобалистов – левых и правых. Теперь путь к мировому контролю для закрытых структур англосаксонской верхушки лежал на пути реализации не проекта «мировая революция», а проекта «мировая война», и решающая роль здесь отводилась Германии, точнее ее националистам, которые должны были создать новый рейх, сокрушить СССР и на этом сокрушиться сами, сработав в конечном счете на англосаксонские клубы.

Националистами Германии англосаксы начали интересоваться с 1919 г. Британская и американская разведки контактировали с Гитлером, но так сказать в спокойном режиме, в режиме «активного ожидания», про запас. С конца 1927 г. (подавление троцкистского путча 8 ноября 1927 г. в Москве) контакты усилились, а 1929 г. стал переломным. Тот год вообще был одним из важнейших в ХХ столетии. Высылкой Троцкого из СССР Сталин «объяснил» Коминтерну и Фининтерну, что возврата к проекту «мировая революция» не будет, только «Красная империя», а там поглядим. В ответ «правые глобалисты» начали подготовку новой мировой войны, с этой целью именно с 1929 г. к власти в Германии повели Гитлера, чтобы Германия и СССР, немцы и русские еще раз сцепились в смертельной схватке, чтобы германско-русский вопрос, таким образом, получил окончательное решение. В том же 1929 г. человек, который на весах истории весил, возможно, столько же, сколько Рузвельт, Черчилль, Гитлер и Муссолини вместе взятые – директор Центрального Банка Англии Монтэгю Норман начал закрывать Британскую империю от внешнего мира (процесс завершился летом 1931 г.), т.е. прежде всего от США, от Рокфеллеров, и те начали решать свои проблемы, вкладывая не только в Третий рейх, но и в СССР.

Решение Нормана, продиктованное определенной частью англо-американских банкиров, вымостило дорогу к Великой депрессии, а вместе с ней – к войне, в ходе которой США должны были разрушить не только Третий рейх, но и Британскую империю. Однако прежде нужно было, чтобы вспыхнула война в Европе, с этой целью и стали ускоренно создавать то, что Г.Дж. Препарата назвал «Гитлер, Инкорпорейтед». То есть Третий рейх. В создании этой структуры кровно были заинтересованы не только англо-американские закрытые структуры, но также немецкие и французские банкиры и промышленники и, конечно же, исторически тесно связанные с Лондоном «швейцарские гномы».


11


Одной из задач (разумеется, не единственной) мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. было создание условий для прихода к власти в Германии Гитлера. «Никому и никогда не удастся подобрать ключ к пониманию того, как возвысился и пришел к власти Гитлер, – заметил Г.Дж. Препарата, – если не разобраться в функционировании традиционной банковской системы и в природе денег. Именно недостаток такого понимания и приводит к тому, что самые решающие события, приведшие к возвышению и приходу к власти нацизма, списывают на неудачное стечение случайных обстоятельств в обстановке кризиса. Но в истории не бывает таких вещей как случайность – плохая или хорошая, – да и кризис никогда не принадлежит к числу природных катаклизмов, но всегда отражает нижнюю точку экономической ситуации в циклических процессах, обусловленных относительно простой динамикой денежного обращения».

О связи изощренных финансовых игр 1920-х годов, интересных и важных самих по себе, но не являющихся предметом данной работы, говорит простой факт, на который обратил внимание все тот же Г. Дж. Препарата. Спустя три месяца после того, как 30 января 1933 г. Гитлер был приведен к присяге рейхсканцлера, нацисты призвали прозванного «американцем» (за ним стоял крупный англо-американский бизнес) Ялмара Шахта руководить рейхсбанком, а ровно 6 месяцев спустя Монтэгю Норман без объяснений и извинений публично объявил о продаже нацистских долговых обязательств на лондонских рынках.

С 1933 по 1938 г. Германия провела модернизацию экономики и, естественно, перевооружение армии. Корпорации Третьего рейха – ИГ Фарбен и другие процветали, однако в большинстве случаев за ними стоял американский капитал. О том как американские корпорации, прежде всего рокфеллеровские, вкладывали средства в экономику Третьего рейха, как сотрудничали с ним не только в 1930-е годы, но и во время войны, аж до 1944 г., написано так много, что здесь об этом писать излишне. Отмечу только, что вкладывая средства в Германию, решая таким образом свои экономические проблемы и в то же время готовя ее к схватке с СССР, американский капитал, прежде всего Рокфеллеры продолжали свою борьбу с Ротшильдами, готовя ослабление и подрыв их детища – Британской империи. Одной из главных целей США, Рокфеллеров во Второй мировой войне был демонтаж Британской империи. Об этом откровенно говорили люди Рокфеллеров, тот же Ален Даллес. И, нужно сказать, «Рокфеллеры – США» поставленную задачу решили: если Первую мировую войну они выиграли у Ротшильдов с небольшим перевесом, то во Второй мировой победили полностью. Это лишний раз свидетельствует о том, что мировая верхушка вовсе не конституирует некое единое мировое правительство (это мечта, проект), а представляет собой совокупность нескольких кластеров, входящих в различные наднациональные структуры и находящихся в сложных и противоречивых отношениях сотрудничества и соперничества – порой весьма жесткого, если не жестокого.

У британцев был свой интерес в подъеме Гитлера, главным образом политический – натравить его на СССР, и в конечном счете в июне 1941 г. им это удалось, но над этим пришлось поработать в течение почти всех 1930-х годов. Целью этой работы было уничтожение СССР с помощью Гитлера, а затем разгром Германии, т.е. повторение схемы, реализованной в ходе Первой мировой войны, но, как оказалось, прежде всего благодаря сталинскому маневру, вовсе не до конца.

Со времен Версаля, пишет Г.Дж. Препарата, британская элита разделилась на три течения:
1) антибольшевистское;
2) группа «Круглого стола» Милнера (т.е. весь кластер «Группы. – А.Ф.);
3) умиротворители.

Группа Милнера была истинным ядром имперского монолита; с ней были тесно связаны Э. Саймон, Я. Смэтс, издатель «Таймс» Дж. Лоусон, два ключевых игрока МИД – лорд Лотиан (Ф. Кер; в бытность секретарем Ллойд-Джорджа как представитель «Группы» играл более важную роль, чем премьер); лорд Галифакс (Э. Вуд). Наличие трех групп, главной среди которых была «Группа», – трех масок британского правящего класса позволяло ему в зависимости от ситуации легко переходить от одной стратегии к другой, имитируя борьбу (победы и поражения) группировок. Впрочем, нередко имитация превращалась в реальную борьбу, и это еще более запутывало ситуацию. Подписанием 26 января 1934 г. союза с Польшей Гитлер показал, что его главный враг – СССР и он готовится к борьбе с ним в союзе с антисоветской Польшей. Он прекрасно понимал, что именно такой шаг повлечет за собой помощь Великобритании в подъеме германской военной мощи. С 1935 г., несмотря на протесты Франции, Великобритания (здесь на первый план выдвинули умиротворителей) начала поддерживать перевооружение Германии. Правда, «антинацистская фракция во главе с Черчиллем, воспользовавшись фондами состоятельных еврейских кругов, превратилась в более компактную и сугубо секретную группировку, известную под названием «Фокус» (Г.Дж. Препарата), но ее влияние на британский истеблишмент и тем более на европейские дела было минимальным. Еще раз процитирую Г.Дж. Препарату: «Цель британской правящей элиты оставалась прежней – постоянно держать Гитлера в напряженном неведении, то подмигивая ему, то отгоняя прочь как надоедливую муху».

Я согласен с теми исследователями, которые поворотным пунктом в цепи событий, непосредственно приведших ко Второй мировой войне, называют миссию лорда Галифакса («Группа») в Германию 19 ноября 1937 г. Именно там и тогда закрытые британские структуры подтолкнули фюрера к войне (правда, толкали они его к войне с СССР, а вышло иначе, но это уже «издержки производства», тем более, что в конечном счете Германия, как и задумывалось, была уничтожена, а с СССР опять не получилось, пришлось ждать до 1991 г.). Представители «Группы» внимательно прочли «Майн Кампф» и заговорили с Гитлером на его языке – и плебей Гитлер купился также как четверть века до этого, в 1912 г. патриций королевской крови Вильгельм (впрочем, есть основания считать, что и "Майн Камп" был создан не без нашептывания агентов "Круглого стола": английской политической разведки, которая оказывала огромное влияние на психопата «Адольфа Алоизовича» через сонм экстрасенсов - от шарлатана Эрика Яна Ханнуссена (Хершманн-Хаима Штайншнайдера), до сатаниста Алистера Кроули (последнего, кстати, финансировали и близкий семейке Троцкого клан банкиров Рафаловичей, принимавших активное участие и в развале Российской Империи) - прим.ред.) . Галифакс объяснил фюреру, что в Великобритании рассматривают Третий рейх как бастион против коммунизма и поэтому не возражают против присоединения к рейху Австрии и Чехословакии, но произойти это должно мирным путем. Гитлер правильно понял: мирным – значит при помощи западных плутократий и прежде всего коренника – Великобритании, на реакцию пристяжной Франции можно было наплевать.


12


Британцы прекрасно понимали: чтобы воевать с СССР Гитлер должен существенно увеличить свой золотой запас, нарастить военно-промышленный потенциал (своего у Гитлера при всех экономических успехах было недостаточно) и выйти на границу с СССР. Присоединение к рейху Австрии решало первую проблему, Чехословакии – вторую и третью. 3 марта войска рейха вошли в Австрию, а 21 апреля Гитлер поручил Кейтелю разработать план вторжения в Чехословакию. Гитлер никогда бы этого не сделал, если бы не был уверен в британской поддержке – чехословацкая армия (34 дивизии, 1 млн человек под ружьем) на тот момент была как минимум не слабее немецкой, тем более, что вермахту пришлось бы наступать в очень трудных условиях. Гитлер также знал, что в течение двух недель, последовавших за аннексией Австрии, британцы приложили максимум усилий, чтобы ослабить, запугать и деморализовать Чехословакию.

24 марта Н. Чемберлен заявил, что Великобритания не окажет помощи ни чехословакам в случае нападения на них, ни Франции, если она решит выступить на стороне Чехословакии. Британская пресса начала клеймить Чехословакию не просто как искусственное государство, но как отвратительное, расистское, чье безобразное отношение к немецкоязычному населению цивилизованный мир и прежде всего Великобритания более не могут терпеть.

После того, как в конце мая Гитлер, следуя британской схеме, установил дату нападения на Чехословакию – 1 октября, не посвященные в план игры немецкие генералы, полагавшие, что нападение приведет к катастрофе, составили заговор. Его возглавил начальник генштаба Людвиг Бек, который довел до сведения британцев информацию о заговоре и о готовности в случае нападения на Чехословакию свергнуть фюрера иди даже убить его – покушение было назначено на 28 сентября 1938 г. Британцы, заварившие «чехословацкую кашу», естественно, не только не поддержали наивных немецких генералов, но и сорвали их планы – сорвали Мюнхенским соглашением, заключенным именно 28 сентября 1938 г.

Однако договором это соглашение можно считать лишь формально. По сути это было нечто другое, намного больше и серьезнее, чем договор, международно-правовая природа которого весьма сомнительна. На самом деле то был неприкрытый международный разбой. Во-первых, на самом деле это был формально узаконенный акт агрессии четырех европейских держав – Великобритании, Германии, Италии и Франции, направленный на расчленение пусть искусственного, но суверенного государства, члена Лиги Наций. Этот акт должен был стать началом новой Восточной войны в Европе, эдаким вторым изданием Восточной (Крымской) войны, плавно перетекающим во Вторую мировую. Сам Гитлер подчеркивал, что война на востоке, т.е. с прицелом на СССР должна начаться внезапной операцией против Чехословакии, т.е. началом восточной кампании он считал захват Чехословакии.

Во-вторых, сам акт агрессии фактически создавал в Европе агрессивный антисоветский блок, эдакое «протонато», теневым хозяином которого была Великобритания, «клубы», «ложи», «группы» ее правящего класса, а ударной силой – Третий рейх.

В-третьих, Мюнхен-38 объективно был средством решения британцами некоторых внутриполитических проблем Германии, в частности срыва заговора генералов, стремившихся свергнуть Гитлера – тот был слишком нужен банкирам и промышленникам Запада для сокрушения СССР и уничтожения национальных государств Европы. Тот режим власти Гитлера с его внутренней и внешней политикой, который оформился между 29 сентября 1938 г. и 1 сентября 1939 г. – результат скоординированных действий западноевропейских верхушек или, как сказал бы Ленин, «международного переплетения клик финансового капитала», их наемных клерков в виде формальных глав правительств в Мюнхене.

Ненавидевший Гитлера как еврей и либерал Раймон Арон заметил, что если бы Гитлер умер в 1938 г. до Мюнхена, до агрессии против Чехословакии, то он вошел бы в историю Германии как ее величайший деятель; после Мюнхена все изменилось. Но ведь Мюнхен как геоисторическая операция был проведен западноевропейскими верхушками, прежде всего британской. Значит и «негативный Гитлер», его режим «Гитлер инкорпорейтед» в том виде, в каком он начала войну, а следовательно, как минимум косвенно, творение рук британских (а также французских и итальянских). В том виде, в каком Чехословакия существовала в сентябре 1938 г., захватить ее Гитлер не мог, страну надо было предварительно расчленить, что и было обеспечено в Мюнхене, который в связи с этим следует считать фактическим началом Второй мировой войны, точнее, ее европейской фазы (в июне 1941 г. война станет евразийской, а в декабре 1941 г. – мировой).

Привыкшие валить с больной головы на здоровую англосаксы и их «пятая колонна» в России постоянно пишут о том, что неизбежной Вторую мировую войну сделал «пакт Риббентропа – Молотова» (так они называют советско-германский договор), а потому СССР якобы несет такую же ответственность за развязывание Второй мировой, как и гитлеровская Германия. Данная интерпретация, призванная отвлечь внимание от главных поджигателей войны из туманного Альбиона и напустить как можно больше тумана, есть двойная ложь.

Во-первых, советско-германский договор, подписанный в августе 1939 г., был последним в череде договоров крупных европейских держав в Третьим рейхом.

Во-вторых, СССР вынужден был заключить этот договор, реагируя на Мюнхенское соглашение. Мюнхенское соглашение, повторю, было по сути оформлением агрессивного антисоветского блока, который Сталин разрушил договором с Германией в августе 1939 г., развернув фюрера против его антисоветских союзников – именно этого не могут простить Сталину антисоветчики на Западе и в России. Но мы забежали вперед, вернемся в 1938 г.

Сразу же после расчленения Чехословакии Германией и «европейским шакалом» Польшей (подписавшей с с Германией "пакт Гитлера-Пилсудского" и подстрекавшую Германию и Японию к войне против СССР - прим. ред.) Гитлер начал готовиться к захвату оставшейся части страны, что и было сделано в марте 1939 г., после чего Монтэгю Норман передал рейхсбанку хранившийся в Великобритании золотой запас Чехословакии (6 млн фунтов стерлингов) – ничего не жалко для войны фюрера против русских, тем более, что теперь Третий рейх должен был граничить с СССР. А вот здесь у британских кукловодов вышла промашка. В 1939 г. Гитлер не хотел воевать с СССР, не был готов к войне. Он соскочил (точнее, попытался соскочить) с британского крючка, превратив одну часть страны – Чехию – в протекторат Богемия и Моравия, а вот другую часть, пограничную с СССР, – Словакию, он объявил независимым государством, причем независимость Словакии Гитлер гарантировал лично. Тем самым фюрер показал, что в ближайшее время воевать с СССР не собирается, что явно противоречило британским планам втягивания Германии в войну с СССР (и, кстати, американским планам втягивания Британской империи в начавшуюся европейскую войну).

Возмущенные британцы решили загнать фюрера в стойло с помощью Польши, которой было приказано потребовать у Гитлера Словакию в качестве протектората. Но Гитлера это не испугало, он выставил Польше контрпретензии по Данцигу и нельзя сказать, что они были необоснованными. Польша, уверенная в британской поддержке, повела себя нагло, и фюрер решил устранить эту досадную помеху в отношениях с Западом: шакал мешал в его отношениях с тигром. Но устранение было невозможно без договора с СССР, который и был заключен в августе 1939 г. После чего Гитлер нанес удар по Польше. Делая это, он был уверен, что ни Великобритания, ни Франция не вмешаются в случае нападения на Польшу – он привык иметь дело с умиротворителями. Британский правящий класс все 1930-е годы приучал фюрера к удару слева. А в нужный для себя момент неожиданно ударил справа. Впрочем, до середины 1940 г. обе стороны – и британская, и немецкая – воевали вяло, если эту странную войну можно назвать войной.

Ситуация стала меняться с лета 1940 г., причем в значительной степени под давлением со стороны США. Гитлер не хотел воевать с британцами, веря, что может договориться с ними, да и потенциала для мировой войны у Третьего рейха не было. Исторически Россия была намного большим врагом для него, чем Альбион, и он готов был продемонстрировать это, развернувшись стратегически на восток. Тактически это устраивало британцев, но представлялось недопустимым даже тактически США, которые готовы были выступить на стороне Германии только в одном случае: если СССР нападет на Третий рейх или даст себя спровоцировать (заявление Конгресса США от 17 апреля 1941 г.).

Этот узел противоречий был разрублен в июне 1941 г., причем огромную роль в этом сыграли британцы. Свой страшный удар по Германии и России Альбион нанес, когда в первой половине июня во время сверхтайных (документы засекречены до середины XXI в.) переговоров Гесса с представителями британской верхушки Гитлер, по-видимому, получил от британцев определенные гарантии (как минимум нейтралитета), без этого он никогда бы не решился начать во второй декаде июня 1941 г. переброску войск с западного фронта на советскую границу напасть на СССР. Коварный Альбион, конечно же, обманул – на то он и коварный, и архивраг России Черчилль сразу же заговорил о совместной борьбе с Гитлером. Фюрер влип – так же, как когда-то Вильгельм, но с еще более тяжелыми последствиями для Германии, чем в 1918–1919 гг. Британцам удалось еще раз стравить Германию и Россию, еще раз спровоцировать мировую войну – на этот раз с плачевными для их империи и их закрытых структур последствиями. Прав был Гегель – история коварна, у Альбиона нет монополии на коварство.


13


Сказанное выше наглядно демонстрирует тот факт, что реальным субъектом истории Запада со второй половины XVIII в. и мировой истории со второй половины XIX в. являются наднациональные структуры согласования и управления. Само наднациональное управление в своей истории проходит несколько этапов: европейский, мировой, глобальный.

Главными формами управления на мировом этапе (1880–1980-е годы) были мировые войны и тесно связанные с ними крупномасштабные революции. Собственно, решение этих задач и сформировало те закрытые структуры (подавляющим образом британские, а затем британско-американские), которые пришли на смену масонским в качестве ударного отряда, оргядра верхушки мирового капиталистического класса (не отменяя при этом масонство).

Анализ подготовки и организации двух мировых войн наглядно показывает методы и формы деятельности «хозяев мировой игры», позволяя извлечь определенные уроки для сегодняшнего дня. Кто-то может усомниться: речь в докладе идет о периоде 1871–1939/45 гг., не охвачен период Холодной войны и последних 20 лет. Это верно. Но нужно помнить, что, во-первых, Большая война ХХ в., начавшаяся в 1914 г., по сути закончилась только в 1991 г., причем ряд задач, поставленных перед 1914 г., не был решен в 1991 г.; не решен он и по сей день и нет сомнений, что исторический (экзистенциальный) противник России попытается их решить. В связи с этим опыт «водораздельной эпохи» (1871–1929/33 гг.) и 1930-х годов крайне важен. Я уже не говорю ни о том, что мы тоже живем в «водораздельную эпоху», что наши дни весьма напоминают начало ХХ века, а нынешняя РФ значительно больше похожа на предвоенную Российскую империю, чем на предвоенный СССР. Во-вторых, я убежден, что анализ подготовки именно Первой мировой войны в большей степени, чем Второй (это было в некотором роде повторение) наглядно демонстрирует методы и формы деятельности наднациональных структур управления, созданных на мощной британской основе, на основе богатого дарованиями, трудоспособностью и широтой стратегического видения британского правящего политико-интеллектуального класса.

В начале ХХ в., в самый разгар подготовки базировавшимися в Лондоне наднациональными структурами мировой войны замечательный русский геополитик А.Е. Едрихин-Вандам писал: «…за всемирными завоевателями и нашими жизненными соперниками англосаксами одного неоспоримого качества – никогда и ни в чем наш хваленый инстинкт не играет у них роли добродетельной Антигоны. Внимательно наблюдая жизнь человечества в ее целом и оценивая каждое событие по степени влияния его на их собственные дела, они неустанной работой мозга развивают в себе способность на огромное расстояние во времени и пространстве видеть и почти осязать то, что людям с ленивым умом и слабым воображением кажется пустой фантазией. В искусстве борьбы за жизнь, т.е. политике, эта способность дает им все преимущества гениального шахматиста над посредственным игроком. Испещренная океанами, материками и островами земная поверхность является для них своего рода шахматной доской, а тщательно изученные в своих основных свойствах и в духовных качествах своих правителей народы – живыми фигурами и пешками, которыми они двигают с таким расчетом, что их противник, видящий в каждой стоящей перед ним пешке самостоятельного врага, в конце концов, теряется в недоумении, каким же образом и когда им был сделан роковой ход, приведший к проигрышу партии? Такого именно рода искусство увидим мы сейчас в действиях американцев и англичан против нас самих».

Так оно и вышло: мы увидели эти действия на рубеже 1910–1920-х, 1930–1940-х, 1980–1990-х годов. Видим мы их и сейчас. В чем заключались слабости России, русского правящего класса в начале ХХ в., слабости, которые обрекли его на поражение и на которые нам именно сегодня в силу сходства, почти нишевой эквивалентности эпох и систем необходимо обратить внимание?

Во-первых, коррумпированность, прогнилость верхушки и господство клановых интересов над государственными, а частно-семейных – над клановыми.

Во-вторых, неадекватность современному им миру, проявлявшаяся в отсутствии у государства и правящего класса и реальной картины происходящего, и не просто самостоятельной стратегии исторического развития, а вообще какой-либо стратегии.

В-третьих, верхушка правящего класса прямо или опосредованно, т.е. через своих или иностранных капиталистов была тесно связана с западным капиталом, часто зависела от него, отсюда – один шаг до превращения в агента влияния или просто в агента Чужих и Хищников (мы это видели на примере Извольского, Хартвига – этой публики достаточно и в РФ); фоном, способствующим всему этому была сырьевая специализация страны, т.е. не лучшее положение в международном разделении труда, и финансовая зависимость от иностранного капитала, из-за которой русскому мужику пришлось умирать за британский интерес и гибнуть, спасая Париж.

Еще раз подчеркну пропитанность верхушки правящего слоя Российской империи в начале ХХ в. иностранной агентурой – влияния и просто. При такой плотности трудно было проводить национально ориентированную политику и легко было попасть в чужие сети, стать фигурой, а то и просто пешкой в чужой игре. Советский правящий слой конца 1930-х годов был консолидирован, «пятая колонна» эффективно уничтожена, у страны была четкая стратегия и программа исторического развития, а сама страна представляла собой мощный военно-промышленный комплекс, независимый от Запада. Отсюда и иной результат мировой войны – Победа. К сожалению, позднесоветский правящий класс воспроизвел многие черты позднесамодержавного и потому немало его представителей оказалось на стороне главного исторического противника, а СССР рухнул. Нынешний правящий слой в массе своей представляет собой продукт разложения позднесоветского. На кого он больше похож – на позднесамодержавный или на предвоенный советский – вопрос риторический.

В завершение приведу метафору О. Маркеева, цитату из романа которого я использовал в качестве эпиграфа. О ельцинском правящем слое (только ли о нём?) устами одного из своих героев О. Маркеев выразился так: «Новые обитатели здания из шустриков президентской администрации представлялись Максимову нелепыми пингвинами, сдуру залезшими на макушку айсберга. Они могли всласть гадить на нем, составлять свое представление о мире, в котором живут, устанавливать свои законы для прочих обитателей птичьего базара, даже считать, что они прокладывают курс айсбергу. Но он нес их, повинуясь невидимым глубинным течениям. Его миром был Океан, который не объять птичьим умом».

Метафора пингвинов на айсберге, полагающих, что они руководят его движением, не представляя ни подводной массы айсберга (6/7), ни течений, которые несут его, хороша. Позднесамодержавный правящий класс – это тоже пингвины, погрязшие в сверхпотреблятстве и развлечениях, не зная, что закрытые структуры уже поймали их в прицел своих «геоисторических гиперболоидов», что на стене уже появились знаки: mene, tekel, parsin.

История показывает: «пингвины» плохо заканчивают, они и их социумы – легкая добыча для Хищников и Чужих, и не стоит рассчитывать на прием в буржуинство: буржуинства на всех не хватит, да к тому же Рим предателям (и дуракам) не платит. Кандидатам в Плохиши всегда нужно помнить о том, что произошло с Остапом Бендером на румынской границе. И учиться у британцев их главной военной тайне: right or wrong, this is my country – «права она или нет, но это моя страна».


четверг, 11 апреля 2013 г.

Возможна ли Россия как государство-корпорация


Андрей Фурсов

I

Нельзя не согласиться с тем, что «Газпром» — это не совсем корпорация, а нынешнее государство РФ — это не совсем государство, точнее, не совсем нация-государство. Тип государства, который складывается в РФ, да и вообще во многих зонах современного мира, существенно отличается от нации-государства. Я называю его корпорация-государство. Речь идёт не о том, что корпорация превращается в государство, а напротив, государство начинает вести себя как корпорация, поскольку ставит во главу угла экономические, прибыльно-рыночные и корпоративные интересы, а не социальные и национальные.
Этот тип ни в коем случае нельзя путать с корпоративным государством. Последнее, будь то муссолиниевское или гитлеровское, представляло собой тип нации-государства в его «вэлфэровской» форме, с мощной социальной и общенациональной ориентацией.

Нация-государство — это пик, высшая форма развития государственности, государства как института. Логика развития этого института по линии «княжеское государство» — «монархическое государство» — «меркантилистско-полицейское («территориальное») государство» — «нация-государство» заключалась во включении всё большего числа населения в государство в качестве граждан и во всё большей социализации и национализации государства. Нация-государство сделало всё население страны, всю нацию (этническую форму организации, базовой единицей которой является индивид) гражданами. Государство и нация совпали. В то же время высшая форма нации-государства — это государство всеобщего социального обеспечения («welfare state»), выполняющее максимум возможных для государства социальных функций.

В конце 1970-х годов это государство, пережив 30-40 лет триумфа, начинает давать сбой за сбоем. Оно становится менее эффективным (бюрократизация), а верхушка, мировая «железная пята» в условиях мирового экономического спада не хочет делиться со средним и рабочим классом. Помимо прочего и потому, что нагулявшие за 1945-75 гг. социальный жирок средний и верхушка рабочего класса начали набирать политический вес, что истеблишмент воспринял как «прямую и явную угрозу». Со «стеклянной ясностью» (В. Набоков) это чувство угрозы нашло отражение в докладе «Кризис демократии», написанном в 1975 г. С. Хантингтоном, М. Крозье и Дз. Ватануки по заказу «Трёхсторонней комиссии».

Отсюда неудивителен приход к власти на рубеже 1970-80-х годов в англосаксонских странах рыночных фундаменталистов (1979 г. — Тэтчер в Великобритании, 1981 г. — Рейган в США), главными классовыми задачами которых внутри их стран были частичный демонтаж «welfare state» и наступление на позиции среднего и рабочего классов. При этом поскольку «welfare state» — это форма нации-государства, то подкоп под форму оказался подкопом и под содержание, и началом постепенного формирования нового типа государства, корпорации-государства — института, с точки зрения господствующих групп намного более адекватного миру ТНК (и глобальной экономике, если не криминальной, то полукриминальной по своей сути), чем нация-государство и находящегося с ТНК и мировыми финансами в состоянии симбиоза. Конкретным персонификатором этого симбиоза является слой, который Д. Дюкло называет «гипербуржуазией», или «космократией», а Дж. Перкинс, автор нашумевшей книги «Исповедь экономического убийцы», — «корпоратократией».

Суть корпорации-государства в следующем. Это такое властно-собственническое устройство, цели и функционирование которого носят прежде всего экономический характер, то есть направлены на снижение издержек. Следовательно, они требуют минимизации политических и социальных издержек и по содержанию территории прописки — от сведения к минимуму социальных обязательств, характерных для нации-государства, до избавления от экономически лишнего, нерентабельного с экономической (корпорационно-государственной) точки зрения населения (от отсечения от «общественного пирога» до фактического исключения из реальной жизни).

Как только главным для государства провозглашается экономическая конкурентоспособность в глобальном масштабе, о социальной и национальной составляющих государства можно забыть — государство начинает вести себя как корпорация, в которой всё определяется экономической эффективностью: «выживает сильнейший» и «ничего личного». Иными словами, корпорация-государство — это такой административно-экономический комплекс, который, будучи формально госаппаратом, играет самостоятельную и определяющую роль в данной стране; который в то же время ставит политико-экономические национальные интересы этой страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпорационных) или, по крайней мере, рассматривает первые сквозь призму вторых; который приватизировал в своих интересах характерные для государства как для института властные функции (приватизация власти-насилия) и в то же время отказался от выполнения большей части характерных для государства социальных обязательств и функций (или резко сократил их). Внутренний принцип организации корпорации-государства — клан. Именно клан, а не физический индивид, как в нации-государстве, есть базовая социальная единица корпорации-государства: индивиды «здесь не ходят».

Внешне корпорация-государство сохраняет практически все атрибуты нации-государства, однако, это главным образом форма, скорлупа, за которой скрывается иной тип, питающийся соками умирающей структуры.

Формирование корпорации-государства идёт во всём мире, однако, с разной скоростью. Там, где до сих пор сохраняются гражданское общество, формально-демократические институты (западное ядро капсистемы) или же там, где сохранились традиционные институты, где сильные позиции сохраняет религия (Китай, Индия, исламский мир), процесс формирования корпорации-государства идёт медленнее (его также тормозят такие факторы как большая территория, многочисленное население, мощная историческая традиция и идентичность). Там же где этого нет — в Латинской Америке, тропической Африке, ряде бывших соцстран, этот процесс идёт намного быстрее.

Итак, не всё золото, что блестит, не всё нация-государство, что внешне выглядит как таковое. Это по поводу государства. Теперь о «Газпроме».

II

Последний является корпорацией только по форме. По сути же это ответвление, функциональный орган корпорации-государства, созданный им в качестве некой специализированной структуры.

Причём я вижу здесь чёткую преемственность с историей русской власти. Русская власть постоянно создавала свои властно-собственнические социальные органы — боярство, дворянство, чиновничество и буржуазия пореформенной (1861 — 1905/1917 гг.) России. Всё эти группы вовсе не были самостоятельными господствующими группами или тем более классами типа западных феодалов или буржуазии. Как только эти группы начинали превращаться в нечто подобное, власть их подсекала и «демократизировала». А когда в конце XIX — начале ХХ в. власть этого сделать не смогла, поскольку впервые в русской истории начала широкомасштабную эксплуатацию своего население вместе с новыми господствующими группами, в тот момент как эти группы, так и саму власть подсекла уже сама система в виде антивласти («профессиональные революционеры») и восставшего народа — добрым (а главным образом — недобрым) молодцам урок.

Нынешние новорусские «капиталисты» («олигархи», «плутократы» и т.д.) созданы позднесоветской и постсоветской властью в конце 1980-х — первой половине 1990-х годов. Они лишь на какой-то короткий миг в середине 1990-х годов отвязались и раздухарились, оказавшись на тот (но только на тот) миг сильнее рушившейся старой формы русской власти — коммунистического центроверха, занимающего в русской истории нишу, аналогичную нации-государству в форме «welfare state» в истории западной. Однако, во-первых, центральная власть, какой бы она ни была, не могла с этим мириться; во-вторых, интересы самих новых постсоветских господствующих групп (оформление их отношений с Западом, друг с другом, с населением) требовали новой более или менее централизованной формы, которой и стало созданное (или создаваемое) В.В. Путиным корпорация-государство.

Путин не столько восстановил старую форму, сколько начал создавать новую, и на этом пути сразу же столкнулся с теми, кто был наиболее ярким персонификатором процесса и результата разрушения старого коммунистического центроверха. Напрасно они обвиняли второго президента РФ в реставрационизме, на самом деле шёл процесс создания новой формы власти в России, которой и стало корпорация-государство, естественно, с русской спецификой. «Газпром» и т.п. структуры стали формой централизованно-экономической, властно-собственнической организации новых господствующих групп как элементов Матрицы — корпорации-государства РФ.

Отношения внутри Матрицы часто воспринимаются как хаос, и нередко так оно и есть. Тем не менее, главным образом это не хаос, а подвижная форма, которой, во-первых, выгодно и удобно представляться хаосом как Западу, так и «нерентабельному» населению; во-вторых, которая выглядит как хаос по сравнению со старыми формами. Так же как, например, капитализм, безусловно, являл собой нечто хаотическое по сравнению с феодализмом (кстати, и монархии XVI-XVII вв. ни в коем случае не были реставрацией королевской власти средневековья, как и нынешнее «вертикально-властное» и «суверенно-демократическое» корпорация-государство не есть реставрация советского центроверха).

III

В полученном мной письме-приглашении на сегодняшний «круглый стол» [института национальной стратегии - прим. p_t] есть вопрос: «Насколько возможно и актуально отделение собственности?» (от власти).

Думаю, вопрос не вполне корректен и продиктован он некой исторической привычкой.

Последние триста лет мы (европейцы, включая русских, и американцы) жили в мире, где власть и собственность постепенно обособлялись друг от друга — содержательно и институционально («закон Лэйна»). Однако эти три, пусть даже четыре «североатлантических» века в истории человечества — краткий, особый и нетипичный момент, который подходит к концу. Это только в капиталистическом обществе, точнее, в буржуазном обществе ядра капсистемы власть и собственность обособлены. Этого обособления не было в азиатских обществах, где власть и собственность слиты в недифференцированное целое, которое, строго говоря, не является ни властью, ни собственностью; в лучшем случае.

В античном обществе собственность растворена в социальности полиса, античной формы Gemeinwesen. Только в западноевропейском феодализме (впрочем, почему «западноевропейском»? никакого другого не было), в его эволюции намечается разделение власти и собственности, векторов их развития. Если принципом раннего феодализма был «Nulle deigneur sans homme» («Нет сеньора без человека», т.е. зависимого от него человека), то принцип зрелого и позднего феодализма был иным: «Nulle terre sans seigneur» («Нет земли без сеньора»). Западная система со всей очевидностью сдвигалась в сторону отделения власти от собственности и приобретения последней доминирующих роли и значения. При капитализме эта тенденция восторжествовала полностью, породив такие феномены как «государство» (state), гражданское общество, политика и рынок — системой этих элементов и является капитализм.

Однако ни эта система, ни взаимообособление власти и собственности не являются ни нормой, ни чем-то данным навечно. Fortuna dat nihil mancipio («Судьба ничего не даёт навечно»), говорили древние римляне. Одна из характерных черт корпорации-государства — мы видим это эмпирически, хотя это вполне можно было вычислить теоретически, вывести дедуктивно — заключается в том, что оно принципиально и систематически стирает, устраняет границу между властью и собственностью (в равной степени оно стремится стереть или максимально истончить грань между монополией и рынком, политикой и экономикой, государством и гражданским обществом, и это понятно: корпорации-государству как рыночному монополисту или рынку-монополии в одном «лице» не нужны гражданское общество и политика, место последней занимает комбинация административной системы и шоу-бизнеса). Это стирание само по себе есть процессуальный базис существования корпорации-государства, его raison d’être.

При этом поскольку, во-первых, в России рынок и гражданское общество традиционно слабы, поскольку политика (в уродливой форме) возникла в первый раз в начале 1900-х годов, а черед десять лет большевики её отменили, во второй раз — в конце 1980-х годов и, не успев повзрослеть, начала гнить и отмирать; во-вторых, советские ведомства, бывшие хозяйства которых с помощью иностранного капитала и местного криминалитета «распилили» «государственную собственность СССР», были мощными и опытными монополистами, то процесс сращивания власти и собственности на постсоветском пространстве вообще и в РФ в частности идёт очень быстро.

Здесь мы, как это нередко бывало, показываем остальному миру кое-что из его будущего. Показываем, однако, в уродливой — либерпанковской, или «либерастической» форме. Стартовав позже Запада в формировании корпоратократии, РФ очень быстро догнала, и в чём-то и перегнала его на этом пути. Повторяется, пусть фарсово, ситуация с историей капитализма в России: вступив позже Запада на этот путь, Россия вошла в стадию империализма одновременно с ним (последняя треть XIX в.), а в формировании государственно-монополистического капитализма в начале ХХ в. обогнала его (после 1917 г. эти ГМКашные «наработки» в теории и практике используют большевики).

IV

Буквально несколько слов о теме «корпоратократия как субъект системной коррупции».

Во-первых, если коррупция носит системный характер, то это уже не коррупция, а системное производственное отношение данного общества. К тому же коррупция как «использование публичной сферы в частных интересах» характерна для такого порядка, где власть и собственность взаимообособлены. Там, где они исходно не обособлены или же, напротив, идёт процесс их сращения, мы либо вообще не можем пользоваться термином «коррупция» (что не устраняет омерзительности самого явления, для которого, похоже, ещё нет адекватного термина), либо должны констатировать, что «коррупция» в данных условиях выступает в качестве специфического классово- (и системно-) генерирующего фактора, а потому опять же мы имеем дело с чем-то более сложным — и как явление, и как процесс, — чем просто «коррупция».

Во-вторых, почему корпоратократия как субъект только системной коррупции? Корпоратократия становится субъектом вообще мировых отношений. Формирующаяся корпоратократия РФ, при всей её специфике есть не отклонение от нормы, а один из путей формирования этой нормы.

В то же время я не считаю, что эта норма — единственно возможный, безальтернативный вариант развития позднекапиталистического и, кто знает, возможно, посткапиталистического общества (разумеется, если весь этот процесс не будет прерван глобальным социобиологическим кризисом, жертвами которого могут стать не только капитализм, европейская цивилизация и белая раса, но вид Homo). В истории всегда есть альтернативные варианты и до определённого момента, пока система не достигает точки бифуркации, где делается выбор, они рядо- и равноположены.

Так, кризис феодализма привёл к формированию двух вариантов выхода из него — старопорядкового и буржуазного. Последний победил только в первой половине XIX в. благодаря индустриализации, подъёму финансового капитала, социально-политическим революциям, которые буржуазия смогла направить главным образом против Старого порядка, и формированию нации-государства как функции капитала (подробнее эта ситуация проанализирована мной в «Колоколах Истории», М., 1996).

Ну а во второй половине XIX — первой половине ХХ в. либералы и марксисты переписали историю, представив историю XV-XVIII вв. так, будто всё и должно было идти и шло только к победе капитала (и капитализма); главным героем стала буржуазия, а антифеодальный Старый порядок, в недрах которого она существовала и с которым боролась с помощью низов, был объявлен феодальным (во многом именно поэтому до сих пор не то чтобы замалчивается, но не особо вспоминается великолепная французская историческая школа, прежде всего Ж. Мишле и И. Тэн, достижения которой как минимум не слабее таковых разрекламированной школы «Анналов»).

V

Оформится ли окончательно корпорация-государство и позднекапиталистическое/посткапиталистическое развитие пойдёт по «олигархическому» пути или появится демократическая альтернатива — «слева», «справа» или с обеих сторон сразу — этот вопрос открыт. Оформление социально-ориентированных форм государства или даже восстановление чего-то похожего на нацию-государство с её демократизмом (в России это возможно только в случае позитивного решения русского вопроса, который, похоже, становится главным социальным вопросом, на основе русского возрождения, на основе традиционно русских ценностей — таких, например, как социальная справедливость) зависит от конкретного расклада сил, от социальной борьбы.

В конечном счёте, всё зависит от результата исторического волевого противостояния, как это, например, произошло в 1907 и 1917 гг. В первой русской революции одна часть русского народа, организованного главным образом в «чёрные сотни», нанесла поражение другой части и защитила самодержавную власть. В 1917 г. власть была (ситуационно) настолько ослаблена и дискредитирована, что защищать её, по сути, уже никто не вышел, и «Россия слиняла в два дня, самое большое — в три» (В.В. Розанов). К концу лета 1917 г. стало ясно, что побеждает один из двух диктаторских вариантов — крайне правый (военный, «корниловский») или крайне левый (большевистский, ленинский). Но на какой-то миг-вечность эти варианты были равноположены и равновероятны.

Аналогичным образом в перестройке до какого-то момента были равноположены два альтернативных варианта развития — массово-демократический с советским средним классом во главе и корпоративно-олигархический во главе с западно/рыночно ориентированной номенклатурой.

Иными словами, я вовсе не хочу сказать, что корпорация-государство и мировая корпоратократия — это наше абсолютно детерминированное «светлое будущее». Есть логика социальной борьбы, причём не только внизу, но и наверху. Я не исключаю такого варианта, при котором часть агентов корпорации-государства в своих интересах в соответствии с логикой борьбы на страновом и мировом уровнях будет вынуждена сделать поворот в национальном и социальном направлении. Эквивалентно-нишевый пример — ликвидация НЭПа группой Сталина и стоящими за ней силами в своих интересах; для страны это означало поворот от сырьевой модели к военно-промышленной, искоренение нэповской коррупции и постепенная переориентация с революционно-космополитической модели на державно-национальную, пусть и в революционно-коммунистической форме.

Кроме того, есть логика систем, но есть и логика субъекта, и многое зависит от морального выбора человека — часто вопреки системным обстоятельствам. У нелюбимых мной «зрелых» Стругацких в навеянной акутагавской «Страной водяных» «Улиткой на склоне» есть замечательный эпизод. Главный герой повести «Кандид» размышляет о положении, в котором оказались люди некой местности: «Обречённые, несчастные обречённые они не знают, что обречены, что сильные их мира… уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса, что всё для них уже предопределено и — самое страшное — что историческая правда… не на их стороне, они — реликты, осуждённые на гибель объективными законами, и помогать им — значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке фронта».

Кандиду такой прогресс, однако, не нравится. Это не мой прогресс, говорит он; на мне, как на камушке, этот прогресс споткнётся. Данная фраза, отражающая субъектизацию системного (т.е. бесчеловечного) прогресса, представляет попытку выхода за рамки «системно-исторической правды». Закономерности не бывают плохими или хорошими, рассуждает Кандид, они вне морали, но я-то не вне морали. С этими мыслями он сжимает в руке скальпель и направляется к окраине Леса — ставить подножку неизбежному и античеловеческому прогрессу. Мораль: правда системы и правда субъекта — разные вещи; власть — и родина, как говаривал Набоков, не одно и то же; моральный выбор всегда есть, ну а история — это столкновение воль. Вот под этим углом и надо рассматривать проблемы корпорации-государство, корпоратократии и будущего России.

Статья написана по мотивам выступления на заседании Экспертного клуба ИНС «Газпром» и государство. Угрозы сырьевой корпоратократии в России».