Эпоха Великих Ожиданий и Великой Пустоты

Падение Берлинской Стены в октябре 1989-го пазом завершило одну историческую эпоху и дало начало другой. То же и с итогами прошлогодних президентских выборов в США. Что мы думаем о промежутке между этими двумя моментами водораздела? Ответ на этот вопрос весьма существенен для понимания того, как Дональд Трамп стал президентом, и с чем его власть нас оставит.

Вряд ли этот период начался до того, что наблюдатели приобрели привычку ссылаться на него, как на эру «после холодной войны». Теперь он закончился, и более наглядное название вполне может подойти. Мое предложение — Эпоха Великих Ожиданий Америки.

Забыть и простить

Окончание холодной войны застало США врасплох. В 1980-е, когда в Кремле правил Михаил Горбачёв, немногие в Вашингтоне ставили под сомнение преобладавшее убеждение, что советско-американское соперничество было и останется определяющей чертой международной политики более или менее вечно. В самом деле, придерживаться подобного предположения было предварительным условием доступа в официальные круги. Фактически никто в правящих кругах Америки всерьёз не задумывался о ныне существующем положении, о вероятности того, что советская угроза, советская империя и сам Советский Союз вдруг однажды исчезнут. У Вашингтона была масса планов что делать в случае развертывания Третьей Мировой войны, но ни одного плана на случай, если этот высочайший конфликт просто исчезнет.

И всё же, ничуть не колеблясь после падения Берлинской Стены и распада двумя годами позже Советского Союза, ведущие лица истеблишмента, не теряя времени, стали объяснять последствия развития событий, которые совершенно не сумели предугадать. Почти единодушно политики и ориентированные на политику интеллектуалы интерпретировали объединение Берлина и последовавший коллапс коммунизма как всеамериканскую победу космического масштаба. «Мы» победили, «они» проиграли — с таким выводом, подтверждающим всё, что США представляли, как архетип свободы.

Из глубин того истеблишмента один растущий молодой интеллектуал отважно предположил, что близок «конец истории», и «одна-единственная сверхдержава» останется в идеальном положении, чтобы определять будущее всего человечества. В Вашингтоне различные сильные мира сего рассмотрели эту гипотезу и пришли к выводу, что она звучит очень даже верно. Будущее приняло вид чистой доски, на которой сама Судьба приглашала Америку рисовать свои замыслы.

Американские элиты могли бы, конечно, придать существенно иное, менее праздничное значение окончанию холодной войны. Они могли бы рассматривать итог, как момент, призывающий к раскаянию, сожалению и возмещению убытков.

В конце концов, соперничество между Соединёнными Штатами и Советским Союзом — или в более широком смысле между теми, кого тогда называли «свободным миром» и «коммунистическим блоком» — принесло уйму мрачных последствий. Гонка вооружений между двумя сверхдержавами создала чудовищные ядерные арсеналы и во многих случаях ставила планету на грань Армагеддона. Две особенно бесславные войны унесли жизни десятков тысяч американских солдат и буквально миллионы жизней жителей Азии. Одна, на Корейском полуострове, окончилась не удовлетворившей никого ничьей, вторая, в Юго-Восточной Азии — катастрофическим поражением. Борьба за влияние в Азии, Африке, Латинской Америке и на Ближнем Востоке унесла ещё больше жизней и принесла опустошение в целые страны. Навязчивая идея холодной войны вела Вашингтон к свержению демократических правительств, попустительству убийствам, сделала обычными сделки с коррумпированными диктаторами и потворство насилию и геноциду. А дома истерика подрывала гражданские свободы и раздувала ползучий, назойливый аппарат национальной безопасности невообразимых размеров. В то же время военно-промышленный комплекс и его выгодополучатели сговорились тратить огромные суммы на покупку вооружений, которые каким-то странным образом никогда не оказывались адекватными мнимым близким угрозам.

Однако вместо того, чтобы реагировать на столь мрачные и подлые дела, американские политические правящие круги вместе с амбициозными представителями интеллигенции страны нашли, что более целесообразно просто двигаться дальше. Как они считали, судьбоносный год 1989-й смыл грехи прошлых лет. Желая начать с чистого листа, Вашингтон сам себе выписал неограниченную индульгенцию. В конце концов, с чего обдумывать прошлые неприятности, когда теперь манит будущее, столь потрясающе богатое на обещания?

Три больших идеи и сомнительные выводы

Довольно быстро эти обещания приняли конкретное выражение. В замечательно краткой подготовке возникли три темы, как определить новое время Америки. Информационным в каждой из них было нетерпеливое предвкушение эры почти невообразимых надежд. Двадцатый век заканчивался на высокой ноте. Для планеты в целом, но особенно для США, впереди лежало нечто великое.

Первая тема, сконцентрированная на мировой экономике, выделяла транформационный потенциал турбо-глобализации, возглавляемой базирующимися в США финансовыми организациями и транснациональными корпорациями. «Открытый мир» содействовал движению товаров, капитала, идей и людей, а, следовательно, создавались капиталы беспрецедентных масштабов. В процессе правила управления корпоративным капитализмом в американском стиле должны были доминировать повсюду на планете. Выиграли бы все, но больше всего американцы, которые продолжали бы наслаждаться жизнью больше, чем составляла их справедливая доля материальных избытков.

Вторая тема, сконцентрированная на искусстве управления государством, разъясняет последствия международного порядка при доминировании одного-единственного государства, невиданном ранее даже в расцвете славы Римской и Британской империй. После окончания холодной войны США стояли особняком, как верховная держава и незаменимый глобальный лидер, их статус был гарантирован их необоримой военной мощью.

В редакциях Wall Street Journal, Washington Post, New Republic, и Weekly Standard подобная «истина» считалась самоочевидной. Хотя многое не высказывалось в публичных заявлениях правивших тогда в Вашингтоне специалистов, но официальные лица, вхожие в Овальный Кабинет, на 7 этаж Госдепартамента и в Е-образное кольцо Пентагона в основном были солидарны. Напористое использование (благожелательной!) глобальной гегемонии, казалось, было ключом к обеспечению безопасности и благополучия и дома, и за границей, теперь и навсегда.

Третья тема  была сконцентрирована вокруг переосмысления концепции личной свободы, как обыкновенно понимаемой большинством американцев и к ней стремящихся. Во время длительного состояния холодной войны достижение приспосабливаемости к условиям свободы и предполагаемыми требованиями национальной безопасности давалось не легко. Патриотизм в стиле холодной войны, по-видимому, ставил приоритетом интересы государства за счёт интересов отдельных лиц. Но даже  потрясающе высказывание Джона Ф. Кеннеди — «Спрашивай не что страна может  сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для страны» — никогда не продавалось с лёгкостью, особенно если подразумевалось, что надо пробираться через рисовые поля и получить пулю.

Однако с окончанием холодной войны напряжённость между индивидуальной свободой и национальной безопасностью моментально рассеялась. Господствовавшая концепция того, что свобода может или должна повлечь за собой, пережила радикальную трансформацию. Подчёркивая снятие ограничений и запретов, сам сдвиг проявился повсюду, от модели потребления и норм выражения культуры до сексуальности и определения семьи. Правила, господствовавшие десятилетиями, если не поколениями  — брак, как союз мужчины и женщины, половая принадлежность по рождению — ушли в прошлое. Концепция выдающегося общего блага, которая во времена холодной войны стояла за национальной безопасностью, теперь заняла скромное положение за максимальным индивидуальным выбором и автономией.

Наконец, вдобавок к этим темам в сфере государственной окончание холодной войны закрепило статус президента, как квази-божества. В Эпоху Великих Ожиданий миф о президенте как спасителе от зла (или, в глазах критиков, последнем преступнике) расцвёл пышным цветом. В солнечной системе американской политики человек в Белом Доме всё больше превращался в светило, вокруг которого всё и вращалось. И ничто более не имело особого значения.

Конечно, от одной администрации к другой усилий президента обеспечить американцам Землю Обетованную постоянно оказывалось недостаточно. Но даже при этом политические правящие круги и их СМИ сотрудничали в поддержке претензии, что после следующей бесконечно расхваливаемой «борьбы за Белый Дом» волшебным образом возникнет ещё один Рузвельт, Кеннеди, или Рейган и спасёт нацию. От одного избирательного цикла к другому эти кампании становились всё дольше и дороже, скучнее и всё более походили на цирк. Не имело значения. В Эпоху Великих Ожиданий рефлексивная тенденция считать президента окончательным гарантом американского изобилия, благополучия и свободы оставалась священной.

Удар исподтишка

А в это время начал проявляться зияющий провал между обещаниями и реальностью. В завершающее десятилетие двадцатого века и первые полтора десятка лет века двадцать первого американцы пережили, по-видимому, бесконечный ряд кризисов. По отдельности ни один из них не шёл ни в какое сравнение со, скажем, Гражданской войной или Второй Мировой. Но никогда в истории США не происходило и близко целого ряда событий, подвергших американские организации и американский народ настолько большему стрессу.

Между 1998-м и 2008-м годами они происходили с удивительной регулярностью: один президент был подвергнут импичменту, а его преемник был избран при прямом вмешательстве Верховного Суда, масштабное террористическая атака на американской территории с гибелью тысяч человек, травмировавшее нацию и лишившее высших официальных лиц чувств, бездумные, ненужные и безуспешные войны, начатые на основании ложных заявлений и откровенного вранья, природная катастрофа (усиленная проявлением недомыслия), которая почти уничтожила крупный американский город, на что правительственные агентства дали запоздалый и равнодушный ответ, худший экономический спад со времён Великой Депрессии, разоривший миллионы семей.

Для полноты картины нам стоит добавить к этой серии сейсмических толчков ещё одно дополнительное событие: избрание Барака Обамы — первого чернокожего президента страны. Он появился в зените американской политической жизни, как вроде бы мессианская фигура, призванная не только компенсировать ущерб, нанесенный его предшественником Джрджем Бушем, но и каким-то образом избавить нацию от первоначальных грехов рабства и расизма.

Но за время президентства Обамы расовые отношения на деле ухудшились. Подтолкнули ли к этому циничные политические расчёты или глупое желание поднять рейтинги, но проявились расовые барьеры — одни из них, конечно же печально известная Башня Трампа в центре Манхэттена — и влили свою долю яда в политику. Даже при этих условиях с  приближением конца срока Обамы культ самого президентства остался на удивление незатронутым.

В каждом случае воздействие этих разнообразных кризисов колебалось от замешательства к усталости и далее к ужасу от происходящего. Всё-таки рассматривать их по отдельности означало бы пропустить их коллективные последствия, которые выборы Дональда Трампа только теперь позволяют нам оценить. И дело не только во флирте одного президента со стажёром или «остатках брызг», или 9/11, или «выполненном задании», или в наводнении в Девятом районе, или банкротстве «Леман Бразерс», или абсурдном движении за признание рождения президента за границей, которое подорвало Эпоху Великих Ожиданий. Все эти события вместе взятые показали, что эти надежды крайне сомнительны.

В сущности, различные кризисы, которыми отмечена эра после холодной войны, ставят под сомнение основные темы, которым начало дало лихорадочное американское триумфаторство. Глобализация, милитаризованная гегемония и более широкое толкование свобод под руководством просвещенных президентов в соответствии с веяниями времени должны были обеспечить американцев всеми благами, принадлежащими им по праву как следствие того, что они восторжествовали в холодной войне. Но между 1989-м и 2016-м произошло то, что не должно было случиться. Будущее, подаваемое как предопределённое, оказалось неуловимым, если не иллюзорным. На деле Эпоха Великих Ожиданий обернулась Эрой Нежеланных Сюрпризов.

Кандидат на закат

Поистине, глобализация создавала состояния в широчайшемм масштабе, просто не для обычных американцев. Уже зажиточные чувствовали себя прекрасно, в некоторых случаях невероятно прекрасно. Но доходы среднего класса стагнировали, всё труднее становилось найти или сохранить хорошие рабочие места. К выборам 2016 года США выглядели всё более похожими на общество, разделённое на тех, у кого есть всё, и у кого ничего нет, на богатых и нищих, на 1% и остальных. Будущие избиратели на это обращали внимание.

В то же время политика, поощряемая взлетевшими гегемонистскими амбициями Вашингтона, обеспечивала примечательно низкое число хороших результатов. При том, что американские войска постоянно были заняты в боевых операциях, мир, как политическая цель, практически исчез (даже как слово в вашингтонском политическом лексиконе). Признанное положение войск страны, как лучше всех в мире подготовленных, обладающих лучшим снаряжением и лучше всех управляемых с трудом совмещалось с фактом, что они оказались неспособны побеждать. Наоборот, высший командный состав вооружённых сил и высший начальствующий состав органов национальной безопасности превратились в сторонников идеи непрерывной войны, а чиновники высокого ранга принимали как должное, что обычные граждане просто приспособятся к этой новой реальности. Однако вскоре стало ясно, что вместо обеспечения чувства безопасности обычным американцам эта новая парадигма внесла явное ощущение уязвимости, и это чувство заставило многих поддаться демагогии продавцов страха.

Что до пересмотренного определения свободы, когда автономия возникает в качестве национального summum bonum (величайшего блага), оно оставило некоторых удовлетворенными, а другие просто плыли по течению. Во Эпоху Великих Ожиданий различия между гражданином и потребителем стёрлись. Поход за покупками был приравнен к гражданской обязанности, важной для поддержания на плаву экономики. Но если вся шумиха вокруг «чёрной пятницы» и «кибер-понедельника» являла собой празднование американской свободы, удовлетворение от неё было в лучшем случае временным, едва ли дольше соответствующей даты, напечатанной на извещении о сумме на кредитной карте. В то же время, поскольку цифровые связи заменили личные, родственные взаимоотношения, как и рабочие, стали более случайными и краткими. Неизменным бедствие стало одиночество. В то же время при всех разговорах о наделении возможностями обособленных групп — цветные, женщины, геи — элиты пользовались львиной долей выгод, а обычным людям оставалось выкручиваться. Атмосфера была пропитана лицемерием и даже запахом нигилизма.

Всех этих разнообразных противоречий сами правящие круги упрямо продолжали не замечать, считая кандидатуру Хиллари Клинтон в 2016 году делом решённым. Когда её длинный послужной список общественных заслуг стал очевиден, Клинтон стала олицетворением истеблишмента в Эпоху Великих Ожиданий. Она верила в глобализацию, в незаменимость американского лидерства, поддержанного военной силой, и в культурный проект времён после холодной войны. И она явно считала президентство механизмом преобразования навязчивого желания в результаты.

Столь обычная убежденность того времени вкупе с её передовой роли в продавливании возможностей для женщин, придавало её стремлению оттенок неизбежности. Казалось самоочевидным, что она заслуживает победы. В конце концов, это же пришла её очередь. По большей части остались незамеченными признаки того, что неизменные темы Эпохи Великих  Ожиданий больше не внушали автоматической лояльности.

Перехватывает дыхание

Сенатор Берни Сандерс представлял собой один из таких признаков. То, что этот не первой молодости мнимый социалист из Вермонта с ничтожным послужным списком законодательных достижений и слабыми связями с Демократической партией мог представлять серьёзную проблему для Клинтон, внешне кажется абсурдным. Но, сконцентрировавшись на несправедливости и неравенстве, как неизбежно сопутствующих глобализации, Сандерс попал в точку.

На краткий миг выведенная из равновесия, Клинтон ответила модифицированием кое-что в своей позиции. Отступив от свободы торговли,  ne plus ultra (непревзойдённой) глобализации, она сумела, хотя и не без труда, нанести поражение Сандерсу. И даже при этом он, по сути послужил «канарейкой в угольной шахте» истеблишмента, прочирикав, что у Эпохи Великих Ожиданий, вероятно, заканчивается кислород.

Параллельно и ещё более странным образом мятеж в Республиканской партии внёс хаос. То, что самовлюбленный политический неофит имеет хоть малейший шанс захватить Великую Старую партию казался ещё более невероятным, чем выдвижение кандидатуры Сандерса, ведь оно по праву принадлежало Клинтон.

Грубый, вульгарный, беспринципный, несведущий, непредсказуемый и не уважающий правду Трамп был sui generis (уникумом) среди кандидатов в президенты. Зато он обладал исключительным даром: умением привести в ярость тех, кого оттеснили от кормила, и кто хотел  возложить вину на кого-то или что-то. В Америке после холодной войны среди миллионов тех, кого Хиллари Клинтон, как хорошо известно, отвергла как «ничтожеств», досада  вызревала, как сыр в сушильне.

С помощью какой-то смеси интуиции и злонамеренного умысла Трамп продемонстрировал гениальность мотивирования этих ничтожеств. Он нажал на нужные кнопки. Они ответили, толпами повалив на его митинги. Там они слушали обращение, которое нашли неотразимым.

В клятве Трампа «сделать Америку снова великой» его последователи услышали обещание восстановить всё, что, как они считали, у них забрали в Эпоху Великих Ожиданий. Глобализация не была ни выгодной, ни неизбежной, настаивал кандидат, и клялся в случае избрания вернуть из-за морей миллионы рабочих мест. Он клялся, что профинансирует масштабную инфраструктурную программу, сократит налоги, удержит под контролем национальный долг, и вообще будет защищать общее дело рабочих. Многие сложности и противоречия, присущие различным директивам, как он уверял своих сторонников, уступят перед его деловой хваткой.

При рассмотрении роли Америки в мире после холодной войны Трамп демонстрировал похожее раздражение сложившимся положением дел. Вместо того, чтобы позволить вооружённым конфликтам тянуться вечно, он обещал победу в них (задействовав своё искусство в военном деле) или, если не получится, покончить с ними и уйти, после чего делал большую паузу, достаточную для заявления, в качестве утешительного приза, что если что-то пойдёт не так, он вполне может лечь костьми на поле боя. Как минимум он не позволит так называемым союзникам обращаться с США, как с каким- то простофилей. Следовательно, страны, пользующиеся американской защитой, должны будут оплатить свою часть счёта. К чему это приведёт, не вполне понятно, но предполагается резкий отход от обычной формулы демонстрации глобального лидерства, сложившейся после 1989 года.

Не менее важным, чем невнятная критика Трампом глобализации и американской заботы об остальном мире в ущерб национальным интересам, был его успех в переключении недовольства всех тех, кто лелеял зарождающееся ощущение, что свободы после холодной войны, возможно, существовали для кого-то, но никак не для них.

Не то, чтобы Трамп что-то сказал о том, даёт ли свобода обязанности, или может ли на самом деле явное потребление быть ключом к человеческому счастью, или о различных противоречиях, связанных с полом, сексуальностью и семьёй. Ко многому он безразличен. Однако он явно способен предложить своим последователям решительно убедительное объяснение того, как Америка сбилась с курса и как благословение свобод, на которые они имели право, было украдено. Он сделал это, указав пальцем на козлов отпущения — мусульман, мексиканцев и других «не таких, как я».

Политическая стратегия Трампа  свелась к следующему: как президент, он отвергнет традиции, управлявшие мышлением правых после окончания холодной войны. К изумлению истеблишмента, ставшего самодовольным и ленивым, его подход сработал. Даже пренебрегая всей полученной разумностью, когда речь заходит об организации и проведении президентской кампании в Эпоху Великих Ожиданий, Трамп выиграл. И сделал он это, очаровывая разочарованных, всех тех, кто потерял веру в обещания, родившиеся в недрах элит, которых застало врасплох окончание холодной войны.

Без руля и без ветрил

Через несколько часов после избрания Трампа среди прогрессистов выражение страха и трепета от того, то он на самом деле может наделать, заняв кабинет, стало совершенно обязательным согласно этикету. Но тем, кто действительно голосовал за Трампа, тоже оставалось лишь удивляться тому, чего можно ожидать. Оба лагеря наградили его статусом переходной исторической фигуры. Однако предчувствия появления фашизма и надежды, что он разработает новый Американский Золотой Век, вероятно, окажутся равно неверными. Сконцентрировать внимание на человеке вместо обстоятельств, сделавших его таким, означает упустить значимость произошедшего.

Отметим, например, что его поручения почти полностью отрицательны. Всё основано на отвержении: глобализации, приводящих к обратным результатам военных вмешательств и культурного проекта, затеянного после холодной войны. Но ни Трамп, ни знаменитости, выступающие в его поддержку, не предлагают вразумительной альтернативы триаде тем, задававших магистральный курс прошедшие четверть века американской истории. Помимо давнего убеждения, что волевое — в случае Дональда буйное — президентское руководство может как-то изменить положение дел, «трампизм» это просто кутерьма.

По всей вероятности его президентство окажется менее преобразующим, чем переходным. В результате тревога относительно того, что он может сделать, хотя и  существует, но значит меньше, чем более крупный вопрос о том, куда мы двинемся дальше. Принципов, вызывавших одобрение после окончания холодной войны, оказалось недостаточно.  Что же их заменит?

Усилия по определению этих принципов надо бы начать с честного отчёта о временах, которые теперь остаются позади, об истории, которая случилась после «конца истории». Этот отчёт должен, в свою очередь, дать пространство раскаянию, сожалению и принесению извинений — очень критической оценке того, что должно было случиться после окончания холодной войны, но было отвергнуто, когда американские элиты поддались приступу заболевания победой.

Не стоит ожидать, что Дональд Трамп возьмёт на себя ответственность за подобную оценку. И не сделает этого истеблишмент, который кандидат Трамп столь грубо порицал, но который теперь избранному президенту Трампу, по крайней мере, в назначениях ведущих фигур в органы национальной безопасности, демонстрирует признаки примирения. Те, кто ожидал, что избрание Трампа придаст отваги политическим бюрократам или творческому воображению «властителям дум» внутри Кольцевой будут разочарованы. Итак, нужные нам принципы — подход к политической экономике, обеспечивающий устойчивое и справедливое благосостояние, внешняя политика, которая отвергает милитаризм в пользу благоразумия и прагматизма, и обогащенная, не дискриминационная концепция свободы — должны появится откуда-то ещё.

«Без откровения свыше», говорит нам книга притчей Соломоновых, «народ погибает». В настоящее время нет такого откровения, которого американцы сообща придерживались бы. Для доказательства следует взглянуть не далее, чем на избрание Дональда Трампа.

Эпоха Великих Ожиданий завершилась, оставив позади зловещую пустоту. Но неспособность самого Трампа объяснить, чем должна заполниться величайшая пустота, не извиняет бездействия, как и не является поводом для отчаяния. Наоборот, сам Трамп заявил о необходимости оглядываться на недавнее прошлое страны и хорошенько задуматься о её будущем.

За десяток лет до окончания холодной войны в статье в democracy, недолго просуществовавшем журнале, посвящённом «политическому обновлению и радикальным переменам» историк и социальный критик Кристофер «Кит» Ласк набросал ряд принципов, которые могли бы вывести нас из нынешнего кризиса. Ласк призывал к политике, основанной на «заботе о земле в противовес эксплуатации ресурсов, на семье вместо завода, романтическом видении отдельного человека вопреки технологическому видению и главенству местного патриотизма над демократическим централизмом». Почти пол-столетия спустя в качестве точки отсчёта его рецепт остаётся вполне уместным.

Источник